Осторожно! Режим "сделать хорошо" активирован!
осторожно, слэш, ООС, АУ, всякая фигня и лютый обоснуй!жениться на сестреПишет Гость:
Ну скажем. Как поступил бы условный ВИ в ситуации, если бы девушка, которую он полюбил, оказалась его единокровной сестрой? Точно бы женился на ней в любом случае, а потом сына убил? Или все-таки нашел бы какой-то другой выход? А какой-нибудь ЦФМ? Да даже ЦЧ?
ВИ, думаю, рассказал бы девушке. А потом, когда она самоубьется, рыдал бы над ней, винил себя и пошел кому-нибудь отомстил, возможно, при этом убившись сам.
ЦФМ? Мы о нем слишком мало знаем, чтобы точно сказать, как он поступил бы. Но, скорее всего, он бы постарался максимально замести под коврик и самому закрыть глаза. Что бы из этого в результате вышло, зависит от обстоятельств. Но вряд ли что-то хорошее, кмк.
ЦЧ нахамил бы девушке до того, что она бы сама в слезах убежала и расторгла помолвку. Стал ли бы делать что-то еще? Зависит от прочих условий: ссориться с теми, кто сильнее, ЦЧ не любит
ВИ, думаю, рассказал бы девушке. А потом, когда она самоубьется, рыдал бы над ней, винил себя и пошел кому-нибудь отомстил, возможно, при этом убившись сам.
Совершенно не факт, что девушка самоубилась бы, узнав все на берегу ДО эн лет брака с братом, убийства уже подросшего сына, записки неизвестного шантажиста, пыточного стола, угроз и удачно подвернувшегося волшебного кинжальчика. Вот прям совсем не факт.
Но, скорее всего, он бы постарался максимально замести под коврик и самому закрыть глаза. Что бы из этого в результате вышло, зависит от обстоятельств. Но вряд ли что-то хорошее, кмк.
О, а ты, однако, плохого мнения о ЦФМ. Жениться на нелюбимой и жениться на сестре - несколько разные по тяжести поступки, нет?
ЦЧ нахамил бы девушке до того, что она бы сама в слезах убежала и расторгла помолвку. Стал ли бы делать что-то еще? Зависит от прочих условий: ссориться с теми, кто сильнее, ЦЧ не любит
И разве это не прекрасный вариант? Девушка сама бросает негодного мерзкого жениха, репутация жениха в жопе, общественность осуждает его и всячески порицает, девушку жалеют как жертву гада и мерзавца. Да, требует некоторого наплевательства на свою репутацию няши, но овчинка тут вроде довольно ценная, стоит выделки.
А теперь подумаем, чего это стоило бы законнорожденному главе ВО ЦЧ и чего шлюхиному сыну Яо, который и так в ордене держится на честном слове. ЦЧ в каноне общество осуждает, что ему от еще одного повода. А для Яо это крах всех планов и надежд.
О, а ты, однако, плохого мнения о ЦФМ. Жениться на нелюбимой и жениться на сестре - несколько разные по тяжести поступки, нет?
Я не утверждаю, что ЦФМ непременно женился бы. Может, нашел бы какой-то другой вариант. Но заметанием под коврик всего, что поддается, точно занимался бы.
И разве это не прекрасный вариант?
Но проблема в том, что Яо - не ЦФМ и не ЦЧ. Те даже при некоторых репутационных потерях останутся главами ордена при бабле, помощниках и влиянии. А Яо мог и с лестницы снова полететь. И после такого скандала даже не факт, что его бы в какой-нибудь орден взяли делать карьеру с нуля. Потому что он шлюхин сын и к тому же еще говнюк, опозоривший благородную девушку.
URL комментария
ЛХ в борделеМэн Яо почти канонично прячет ЛХ в борделе. Ночью ЛХ у него, днём, когда кто-то может зайти, прячется в какой-то забытой каморке. Но поскольку ланьская душа тянется к прекрасному, он эту каморку отмывает, облагораживает и сидит там, читает/медитирует/etc.
Пока однажды пьяный клиент не путает комнаты и не вваливается в эту каморку. Ух ты, восторгается он, какое прекрасное видение! ЛХ отвечает подобающим стихотворением - мол, когда по пьяни кажется прекрасное, главное не трезветь.
Клиент, человек образованный, выдаёт в ответ стихотворение о том, что даже на дне общества, оказывается, можно отыскать нечто возвышенное.
ЛХ отвечает, что два ученых мужа на любом дне найдут, о чём возвышенно попиздеть.
Это всё перерастает в литературную дискуссию, в итоге клиент уходит почти трезвый, восхищённый и забывший, зачем приходил. И друзьям рассказывает: мол, у мадам Лю есть такое, такое! Главное, случайно же нашёл! Наверное, этого юношу только для глав орденов держат, другим ни-ни. На втором этаже последняя дверь направо, только тсс...
Очень скоро целенаправленно припирается второй клиент, а ЛХ как раз упражняется в каллиграфии. Клиент восхищён, ЛХ предлагает присоединиться и в итоге даёт урок каллиграфии, а прощаясь, упоминает, что играет на флейте...
В общем, через некоторое время бордельмаман замечает, что знатные клиенты, во-первых, зачастили в её заведение, а во-вторых, таскают с собой гуцини и старинные свитки, а не секс-игрушки. При том, что девочки простаивают без работы. Прослеживает их путь и наконец палит ЛХ, у которого уже собирается натуральный салон изящных искусств. ЛХ бледнеет, просит прощения, говорит, что немедленно уйдёт. Нет уж, говорит бордельмаман, оценив увиденное, никуда вы не уйдёте. Вот вам комната побольше, вот свитки, чай и всё, чего душа пожелает, вот две помощницы - только что купили, из разорившихся благородных семей, пусть прислуживают гостям, заодно и сами научатся всему этому. Ваш процент обговорим отдельно. Девочки! Всем внимание. Мы выходим на новый уровень.
И в итоге это действительно стал самый высококлассный бордель Юньмэна, а потом и прочих земель.
Но ЛХ всё равно страшно смущался, когда впоследствии его спрашивали, как он прятался от Вэней.
Выхухоль, Нахухоль и Похухоль - троецзуние, пушное ау
ВИ бухухоль, ЦГШ бляхухоль.
Мне из-за чата даже фраза "между Сциллой и Харибдой" троецзунием отдаёт. >.<
ШЦ скидывает ЛБХ в бездну, ЛБХ выползает из неё сильнее и скидывает ШЦ в бездну, ШЦ выползает из нее сильнее и скидывает ЛБХ в бездну. На восьмой раз демоны посоветовали им потрахаться и не терроризировать обитателей бездны
дежурочный порномарафон, избранноеРозги и жезлы усмирения
Keishiko
Summary:
Сборник драбблов о кинковых наказаниях в Облачных Глубинах.
Chapter 1
Chapter Text
Когда урок окончился, Лань Сичэнь и Не Минцзюэ остались сидеть в опустевшей ланьши. Не по своей воле — по приказу Лань Цижэня. Минувшим днём, гуляя по Цайи, они услышали разговор приезжих крестьян о том, что в деревушке у подножия гор завёлся злой дух, убивший уже двоих мужчин, а третьего искалечивший на всю оставшуюся жизнь. Крестьяне хотели просить орден Гусу Лань о защите, но сомневались, что собранных денег хватит заплатить господам заклинателям — ведь богатый орден наверняка не станет тратить время на каких-то бедняков… Следовало, конечно, проводить просителей в Облачные Глубины, чтобы старшие адепты разобрались с их бедой. Но Лань Сичэнь и Не Минцзюэ скучали, а кроме того, совсем недавно Не Минцзюэ рассказывал, как его отец убил одержимого буйвола, пожиравшего людей, и сердца юношей горели жаждой подвига. Поэтому, вызнав подробности, они встали на мечи и вскоре уже оказались в злосчастной деревеньке. Оба не сомневались, что справятся с духом без особого труда. Ведь они были почти взрослыми заклинателями и уже не раз сражались с нечистью.
Но дух девушки, над которой жестоко надругались, а потом ещё живую изрезали так, что умирала она долго и страшно, оказался слишком силён. Заманив их в пустующий дом, она напала на Лань Сичэня и едва не разорвала ему горло, а бросившегося на помощь Не Минцзюэ полоснула по глазам. Вместе им всё же удалось упокоить несчастную, но платой за это стали несколько ран и порванные одежды. И в Облачные Глубины они возвращались не победителями, а нашкодившими мальчишками, взявшими на себя непозволительно много.
Лгать в Облачных Глубинах запрещалось, поэтому, едва вернувшись, они отправились к Лань Цижэню и признались во всём. Молчать не было смысла: известие об упокоенном духе непременно донеслось бы до учителя не сейчас, так через несколько дней, и наказание стало бы ещё суровее. Лань Цижэнь выслушал их рассказ и велел отправляться к лекарю, отложив наказание до следующего дня.
Дождавшись, пока остальные ученики покинут ланьши, Лань Цижэнь прикрыл двери — единственное послабление, допущенное для наследников великих орденов. Учеников попроще секли бы при всех, в назидание и наказанным, и свидетелям. Встав перед сидящими на своих местах юношами, Лань Цижэнь помолчал, задумчиво оглаживая бороду.
— Я не буду говорить, что вы подвергли свои жизни опасности, — изрёк он. — Вы и так это знаете. Гораздо хуже, что вы не подумали о тех, кому подаёте пример. Другие ученики неизбежно узнают о том, что вы сделали. Осознаёте ли вы, как скоро кто-то из них попытается совершить нечто подобное, доказывая, что они не хуже? Ведь их раны или даже смерть будут на вашей совести.
Лань Сичэнь с Не Минцзюэ пристыженно молчали. Лань Цижэнь вздохнул и указал на свой стол.
— Сичэнь.
Тот послушно встал, подошёл к столу, поднял полы верхних одежд и, развязав штаны, позволил им скользнуть к лодыжкам. Затем опустился на колени и лёг грудью на стол, закинув полы халатов на спину.
Лань Цижэнь не спеша отошёл к углу, где лежали срезанные перед уроком розги. Срезаны они были специально для Лань Сичэня с Не Минцзюэ, они знали это и весь урок поглядывали на тонкие длинные прутья, ждущие своего часа. Лань Цижэнь не торопился, и Лань Сичэнь понимал, что это было намеренно. Ожидание было не легче самого наказания, сейчас особенно, потому что чем дольше Лань Сичэнь ждал, тем острее осознавал, что Не Минцзюэ видит его в этом неприглядном положении. Лицо его уже начало гореть от смущения, хотя наказание даже не началось. Дядя прекрасно знал, что делал.
Наконец Лань Цижэнь подошёл к столу, поддёрнул рукава, чтобы не мешались. Розга слегка коснулась ягодиц Лань Сичэня, и это было единственным предупреждением перед началом порки.
Рука у Лань Цижэня была твёрдая, натренированная на сотнях ученических задниц, и племянника он сёк без малейшего снисхождения: быстро, хлёстко, не давая передохнуть между ударами. Боль была жгучей, словно зад раз за разом ошпаривало кипятком, но Лань Сичэнь умел терпеть. Сильнее боли его мучал стыд. Они с Не Минцзюэ познакомились совсем недавно и уже успели сдружиться, найдя друг в друге равного не только по положению, но и по духу. Лань Сичэнь гордился, что заслужил то же уважение от Не Минцзюэ, что питал к нему сам, и в мыслях рисовал картины прекрасной возвышенной дружбы двух будущих глав орденов. И вот теперь он лежал, не смея подняться, пока учительская розга со свистом секла его по голому заду, и всё это — на глазах Не Минцзюэ. От стыда покраснели даже уши, сравнявшись, должно быть, цветом с пылающей задницей. А ведь впереди была вторая часть наказания, после которой Лань Сичэнь не знал, как сможет смотреть Не Минцзюэ в глаза. То, что самому Не Минцзюэ достанется не меньше, не утешало.
Всыпав племяннику полсотни ударов, Лань Цижэнь отложил розгу. Лань Сичэнь не двигался, ожидая разрешения подняться.
— Наказание за совершенное ты получил, — сообщил Лань Цижэнь. — Теперь черёд урока на будущее.
Лань Сичэнь поднялся, натянул штаны — зад горел так, что даже от прикосновения ткани было больно, — и с поклоном принял из рук дяди жезл усмирения вместе с фарфоровым сосудом. Нефритовый жезл длиной чуть больше ладони, закругляющийся с одной стороны и увенчанный широким навершием с другой, был холодным и тяжёлым. Лань Сичэню уже доводилось принимать это наказание, но всегда — в присутствии одного только дяди. Обернувшись, он встретился взглядом с Не Минцзюэ. Тот смотрел сочувственно, но твёрдо, и Лань Сичэнь сжал губы, стараясь, чтобы его лицо оставалось невозмутимым. Прежде, чем сесть на своё место, он вновь развязал штаны, зная, что лучше сделать это сейчас, чем потом, с испачканными маслом руками.
Не глядя больше на Не Минцзюэ, он откупорил сосуд и увлажнил маслом жезл усмирения, уделив особое внимание закруглённому концу. Затем приподнялся, задрал одной рукой одежды, а второй приставил жезл к задним вратам и начал медленно опускаться на него. Было больно. Его давно не наказывали подобным образом, жезл входил туго, немилосердно растягивая внутри. Лань Сичэнь знал, что спешить не следует и что лучше всего было бы наклониться, приподняв зад — так жезл входил легче. Но принять подобную унизительную позу перед Не Минцзюэ было немыслимо, и он упрямо вводил в себя жезл, смаргивая выступавшие на глазах слёзы. Когда широкое основание коснулось наконец ягодиц, он осторожно сел на пятки и выпрямился.
— Этот ученик готов к уроку смирения.
Лань Цижэнь, пристально наблюдавший за ним, кивнул и перевёл взгляд на Не Минцзюэ.
— Молодой господин Не.
Тот поднялся и с невозмутимым лицом прошёл к учительскому столу, где повторил всё то же, что прежде делал Лань Сичэнь. Когда его крепкий поджарый зад оказался обнажён и выставлен для наказания, Лань Сичэню нестерпимо захотелось отвернуться. Смотреть было неловко, почти стыдно, словно это он обнажил Не Минцзюэ и принудил встать на колени. Но отворачиваться было нельзя, за это Лань Цижэнь мог увеличить число ударов, причём не для него, а для Не Минцзюэ. Поэтому Лань Сичэнь не отводил глаз.
Когда свежая розга, свистнув в воздухе, опустилась, и на ягодицах Не Минцзюэ вспыхнула первая розовая полоска, Лань Сичэнь невольно поджался сам — и стихающая боль в задних вратах сразу напомнила о себе. Он постарался расслабиться, чтобы жезл усмирения не растягивал саднящий вход слишком сильно. Получилось с трудом: выпоротый зад жгло, и приходилось напрягать бёдра, чтоб не усаживаться на пятки всем весом, а от этого он ещё сильнее сжимался на жезле усмирения. Лань Сичэнь незаметно пытался найти баланс, не отводя при этом взгляд от учительского стола, где розга в руках Лань Цижэня поднималась и опускалась, покрывая зад Не Минцзюэ ровными розовыми полосками. Хотя с начала порки Не Минцзюэ не издал ни звука, ягодицы его вздрагивали и поджимались от каждого удара, и Лань Сичэнь невольно ёрзал тоже, усугубляя своё наказание.
Получив те же полсотни ударов, Не Минцзюэ дождался разрешения встать и принял из рук Лань Цижэня второй жезл усмирения — немного тоньше, чем тот, что уже терзал задние врата Лань Сичэня. Вернувшись к столу, он снова спустил штаны и встал на колени, но на лице его мелькнула неуверенность. Лань Сичэнь понял: подобное наказание ему предстоит впервые, и если до сих пор он ещё знал, что делать, то теперь засомневался.
— Нанеси масло, — одними губами шепнул Лань Сичэнь. Не Минцзюэ потянулся к сосуду, вылил на пальцы несколько капель. — Больше.
Когда жезл был как следует смазан, Не Минцзюэ завёл руку с ним за спину и напрягся, прикрыв глаза. Лань Сичэнь сочувствовал ему: первое проникновение всегда было болезненным, даже если жезл не отличался толщиной.
— Расслабься.
— Сичэнь, — строго сказал дядя. Лань Сичэнь умолк — не внять предупреждению грозило дополнительным наказанием.
Но Не Минцзюэ услышал его совет, вдохнул глубоко — и медленно опустился на жезл. Когда он оправил одежды, скулы его налились румянцем. Сичэнь постарался сделать вид, что не замечает его смущения.
Дождавшись, когда оба юноши примут благопристойный вид, Лань Цижэнь положил перед ними трактат «О благоразумии».
— Сичэнь, начинай.
Читать было легче, чем смотреть друг на друга. Полагающуюся ему часть Лань Сичэнь прочёл, не вдумываясь в смысл — и это, конечно, само по себе было проступком, умаляющим ценность полученного урока, но он не мог заставить себя признаться в этом дяде и продлить тем самым наказание. Может быть, позже. Когда обдумает своё поведение и раскается.
Не Минцзюэ тоже было трудно сосредоточиться: читая рассуждения о пагубности безрассудных поступков, он то и дело ёрзал, напрягая бёдра. Лань Цижэнь не одёргивал его, проявляя снисхождение к наследнику клана Не, для которого подобное наказание было ещё непривычным. Лань Сичэнь за такую несдержанность уже лежал бы, уткнувшись носом в книгу, а благоразумию его учила бы розга, секущая и без того пылающий зад вокруг жезла усмирения, крепко удерживаемого меж ягодиц. Этого он точно не смог бы вынести перед Не Минцзюэ, поэтому прилагал все усилия, чтобы сидеть неподвижно и ровно.
Когда наказание наконец завершилось, Лань Сичэнь и Не Минцзюэ вышли из ланьши, не глядя друг на друга. Лань Сичэнь не знал, что сказать. Зад его горел, задние врата саднили, и идти приходилось медленно, чтобы ученики и адепты не обратили внимания на неровную походку. Не Минцзюэ наверняка чувствовал себя так же, и что было лучше: посочувствовать ему? Спросить, не слишком ли смутило его наказание, принятое в Облачных Глубинах? Сделать вид, что ничего не случилось?
Но Не Минцзюэ заговорил первым:
— В Цинхэ отец порол нас кожаным ремнём, — сказал он. — Тяжёлым, с бронзовыми украшениями. Я потом встать не мог. А у вас — ерунда.
И Лань Сичэнь невольно улыбнулся, потому что услышал в этом не похвальбу, а предложение считать ерундой то, как стыдно было им друг перед другом. Ведь правда, какой может быть стыд между друзьями, если оба они совершили одно и то же и расплатились одинаково?
— У меня есть целебная мазь, — сказал он. — С ней всё заживает гораздо быстрее. Идём, я с тобой поделюсь.
Chapter 2
Chapter Text
К концу второго месяца обучения Не Минцзюэ и Лань Сичэнь уже почти не проводили время порознь. Они вместе занимались в библиотеке, вместе тренировались, вместе ходили после занятий гулять по окрестным горам и в Цайи, и даже нередко задерживались там, вызывая недовольство Лань Цижэня. Однако задержаться настолько, чтобы вернуться в Облачные Глубины лишь к часу Крысы, им всё-таки прежде не доводилось. Сторожившие ворота адепты пропустили их и немедленно доложили дяде, поэтому когда на следующий день после занятий тот велел Лань Сичэню и Не Минцзюэ остаться, они уже знали, зачем. Возмущённый таким пренебрежительным отношением к распорядку Лань Цижэнь сперва высек обоих, а затем велел ввести в задние врата нефритовые жезлы усмирения и сидеть с ровными спинами, читая «Наставления юным» Лань Му – нуднейший трактат из всех, что хранились в библиотеке Облачных Глубин.
Не Минцзюэ сразу признался, что прогулка была его идеей, поэтому и розог ему досталось вдвое больше, и жезл усмирения он получил толще и длиннее. Так что когда наказание закончилось и их отпустили, спину он всё ещё держал очень ровно, а шёл скованно, стараясь делать небольшие шаги.
Они сразу свернули к комнатам Лань Сичэня – за время учёбы в Облачных Глубинах Не Минцзюэ провёл там едва ли не больше времени, чем в отведённых ему самому. Войдя, Лань Сичэнь запер дверь и указал на постель:
— Ты первый.
— Я могу потерпеть, — возразил Не Минцзюэ, но Лань Сичэнь покачал головой:
— Тебе больше досталось. И я должен был следить за временем, поэтому будет справедливо, если сперва я о тебе позабочусь.
Не желая спорить, Не Минцзюэ снял верхние одежды и штаны и лёг на живот. Лань Сичэнь тем временем достал из шкафчика шкатулку с целебными мазями и маслами. Нужной мази осталось меньше половины склянки – с приездом в Облачные Глубины Не Минцзюэ правила почему-то начали нарушаться чаще, словно сами собой, и расход мази заметно увеличился. Сделав мысленную пометку пополнить запасы, Лань Сичэнь сел на постель рядом с Не Минцзюэ и поднял его рубаху, открывая ягодицы. Следы от розги исчертили их алыми полосками до самых бёдер. Его собственный зад тоже саднил и ныл, но не настолько, чтобы не потерпеть ещё немного. Устроившись на постели боком, Лань Сичэнь набрал на пальцы мазь и начал осторожно втирать её в воспалённую кожу. Не Минцзюэ напрягся и глубоко вдохнул.
— Прости. Скоро станет лучше.
Лань Сичэнь знал воздействие этой мази: сперва она согревала, вызывая лёгкое жжение, но уже через несколько фэней уходили и жжение, и боль. Он медленно растирал мазь по пострадавшему заду, следя, чтобы каждая полоска от ударов была тщательно обработана. Свежие следы должны были сейчас гореть не меньше, чем во время самой порки, но Не Минцзюэ терпел, лишь слегка вздрагивая под его руками. Потом Лань Сичэнь зачерпнул ещё немного мази на палец и развёл ягодицы Не Минцзюэ. Потайной вход между ними, совсем недавно принуждённый удерживать в себе толстый нефритовый жезл, тоже покраснел и припух, и был всё ещё растянут. Лань Сичэнь обвёл его несколько раз, нанося мазь, а затем осторожно ввёл палец внутрь.
Не Минцзюэ дёрнулся и с шумом втянул воздух сквозь зубы.
— Жжёт?
— Да.
— Потерпи немного. И расслабься. – Лань Сичэнь легонько похлопал его по ягодице, стараясь не задевать больное место. – Давай, Минцзюэ-сюн, нужно обработать тебя и там тоже.
Не Минцзюэ медленно выдохнул, расслабляясь, и Лань Сичэнь тщательно смазал его внутри, введя два пальца почти на всю длину. В растянутые задние врата они входили без труда, да ещё и скользкая мазь облегчала проникновение.
— Всё, скоро должно стать легче. Полежи немного, пока мазь не впитается. — Лань Сичэнь присмотрелся: дыхание Не Минцзюэ стало ещё чаще, а скулы слегка порозовели. – Неужели так сильно жжёт? Прости, наверное, я нанёс слишком много…
— Не жжёт. – Не Минцзюэ приподнялся, и Лань Сичэнь увидел, что его янский корень напряжён и вздымается вверх, почти к самому животу. Такое тоже бывало часто. И от согревающей мази, и, как ни странно, от жезлов усмирения, хотя они должны были оказывать совсем иное действие.
— Давай я помогу. А ты придержи рубаху, чтобы не испачкать.
Он вытер руки, плеснул на ладонь масла, которое следовало нанести на пострадавшую кожу после того, как целебная мазь впитается полностью, и, обхватив янский корень Не Минцзюэ, задвигал рукой вдоль ствола.
— Так?
— Сожми сильнее.
— Осторожно, не смажь мазь, — предупредил Лань Сичэнь, когда Не Минцзюэ начал двигать бёдрами, толкаясь в его руку. Тот послушно замер, и Лань Сичэнь ускорил движения. Упругая плоть под его ладонью вздрагивала и наливалась тяжестью, гладить её было приятно, а ещё приятнее — видеть, как Не Минцзюэ прикрывает глаза от удовольствия и часто дышит, совсем позабыв про боль и жжение. Хороший способ отвлечься, в следующий раз непременно надо будет воспользоваться.
Ему не пришлось трудиться долго: совсем скоро Не Минцзюэ застонал, вновь толкнулся несколько раз в его ладонь и излился на простыни. Руки его дрожали, и Лань Сичэнь придержал подол задранной рубахи, чтобы не коснулась ещё не впитавшейся мази.
— Теперь лучше? – заботливо спросил он.
Не Минцзюэ обернулся – взгляд у него был помутневший, но умиротворённый.
— Да, — хрипло сказал он. – Спасибо, Сичэнь-сюн. Теперь твоя очередь.
Chapter 3
Chapter Text
— Не могу поверить, что мы так легко отделались, — сказал Не Минцзюэ, входя в комнаты Лань Сичэня. — Всего какая-то сотня правил. Твой дядя, считай, отпустил нас с миром.
Лань Сичэнь тоже так думал. Вероятно, Лань Цижэнь всё же понял, что в случившейся между учениками сваре не было их с Не Минцзюэ вины, и наказание — переписать сто правил Облачных Глубин — было призвано скорее успокоить и дать время на размышления, как следовало бы вести себя, чтобы не оказаться втянутыми в ссору. Зачинщикам повезло меньше; Лань Сичэнь жалел их, но в то же время надеялся, что впредь те будут вести себя достойнее.
— Кажется, это первый раз, когда после наказания ты не велишь мне снять штаны и лечь на постель, — добавил Не Минцзюэ, усмехаясь.
— Звучит так, словно ты об этом сожалеешь, — поддел его Лань Сичэнь. — Если это вернёт тебе душевное спокойствие, моя постель к твоим услугам. Можешь даже снять штаны.
Не Минцзюэ не ответил, и Лань Сичэнь, обернувшись, столкнулся с его странно задумчивым взглядом.
— Скажи, Сичэнь-сюн, — медленно произнёс он. — Когда нас наказывали прежде… У тебя бывало чувство, что это… стало не совсем наказанием?
Лань Сичэнь невольно отвёл глаза, стараясь не подать вида, что слова Не Минцзюэ смутили его — не потому, что были лишены смысла, но потому, что он слишком хорошо их понял. В последнее время он и сам чувствовал, что во время наказаний — которых не стало меньше, как бы ни старался дядя взрастить в учениках послушание и благоразумие, — с ним происходило нечто странное. Чаще всего они с Не Минцзюэ нарушали распорядок и правила вместе и расплачивались за это тоже вместе. Стыд от наказания на глазах друг у друга ушёл после первого раза, неловкость — немногим позже. А потом Лань Сичэнь обнаружил, что на смену им пришло нечто иное. Совсем иное.
Дядя всегда считал, что родство — причина требовать строже, а не мягче, и когда приходилось наказывать Лань Сичэня и Не Минцзюэ, племянника он всегда сёк первым, «свежей рукой». Выдержать боль было нетрудно; знание, что Не Минцзюэ смотрит, помогало перенести порку с достоинством. Потом Лань Сичэнь оправлял одежды, принимал из рук дяди жезл усмирения, соразмерный провинности, возвращался на своё место и вводил жезл в задние врата, уже не стесняясь морщиться от боли или замедлять руку, если провинность была тяжела. После того, как они с Не Минцзюэ несколько раз не только получали наказание, но и наносили после него друг другу на задницы исцеляющую мазь, смущаться было нечего.
Хуже становилось потом, когда приходила очередь Не Минцзюэ принимать наказание. Лань Сичэнь смотрел, как он склоняется над учительским столом, подставляя обнажённый зад для порки, как розга в руках Лань Цижэня опускается раз за разом, оставляя ровные следы, — и не мог оторвать взгляд, даже если бы ему разрешили. Он… любовался. Вместо того, чтобы раскаиваться и запоминать урок, он жадно следил, как вздрагивают от каждого удара ягодицы Не Минцзюэ и напрягаются бёдра, и собственная боль забывалась, а внутри, там, где давил жезл усмирения, растекался томительный жар. Это было неправильно, Лань Сичэнь изо всех сил старался успокоить потоки ци и унять жар, но напрасно. Порка заканчивалась, Не Минцзюэ продолжал послушно лежать с обнажённым задом, покрытым красными рубцами и даже на вид горячим, ожидая, пока Лань Цижэнь уберёт розгу и вернётся, а Лань Сичэнь смотрел, не отрываясь, и желал, чтобы дядя не торопился.
Затем Не Минцзюэ получал свой жезл усмирения — после первого раза Лань Цижэнь уже не щадил его, отмеряя наказание полной мерой, — и садился напротив. Когда его пальцы обхватывали жезл, нанося масло, у Лань Сичэня пересыхало во рту. Не Минцзюэ наклонялся, заводил руку за спину, приставлял кончик жезла к задним вратам и надавливал, слегка вращая запястьем, чтобы облегчить проникновение. Жезл входил туго, это было сразу видно по напряжённому лицу Не Минцзюэ и сведённым бровями; Лань Сичэнь невольно сжимался сам, представляя, как холодный камень раздвигает неподатливые мышцы, и другой жезл, скрытый в его теле, надавливал куда-то внутри так, что приходилось стиснуть зубы, чтобы не застонать от растекающейся по телу истомы. Когда Не Минцзюэ наконец вводил свой жезл усмирения полностью и опускался на пятки, принимая подобающую позу, у Лань Сичэня уже всё плыло перед глазами.
Потом надо было читать нудные воспитательные трактаты, сидя ровно и неподвижно, потому что от каждого движения жезл снова сдвигался внутри, и больше всего Лань Сичэнь боялся, что однажды не выдержит и застонет, и Лань Цижэню придётся высечь его снова. Он старался сосредоточиться на осознании своих проступков и их последствий: горы начинают рушиться с одного камешка, как любил повторять дядя. Всматривался в нравоучительные тексты книг, тщательно проговаривая каждое слово. Но мысли непрестанно возвращались к тому, что сидящий напротив Не Минцзюэ точно так же, как он сам, еле сдерживается, чтобы не ёрзать, пытаясь смягчить жжение в выпоротой заднице, и жезл усмирения в его задних вратах так же распирает и давит — а может, ему знакома и эта жаркая истома, наполняющая тело от случайных движений? Строки поучений струились по страницам книг, ускользая от взора, и приходилось брать себя в руки, снова успокаивать ци, беззвучно молясь, чтобы дядя не заметил румянец на его щеках. И чтобы не заметил Не Минцзюэ. Не заметил и не понял.
Вторая пытка ждала его, когда наказание заканчивалось и они с Не Минцзюэ приходили в его комнаты. Там лежала целебная мазь, которую они наносили друг другу на ягодицы и между ними, чтобы уменьшить боль от порки; но то, что прежде было лишь способом облегчить страдания, теперь будило в Лань Сичэне то же непонятное возбуждение, что и во время наказания. Он не просто наносил мазь — гладил ягодицы Не Минцзюэ, прослеживая припухшие полоски от розги, втирал мазь медленно, зная, как как загорается под его руками кожа, и сам себе ужасался, желая прижиматься к этой коже не руками, но губами. Это было стыдно и недостойно, и он повторял про себя правила из раздела «О благонравии», когда вводил пальцы в задние врата Не Минцзюэ, смазывая его изнутри. Горячий, скользкий от мази потайной проход обхватывал его пальцы, и Лань Сичэнь старался сделать всё как можно быстрее, чтобы его возбуждение не стало слишком заметным. А потом, когда он заканчивал, Не Минцзюэ поднимался, и его янский корень был крепок и напряжён — он всегда теперь был напряжён после нанесения мази, — и Лань Сичэнь уже без слов накрывал его ладонью, доводя до сияющего пика.
Потом наступал его черёд принимать помощь, и постыдные мысли возвращались. Сильные руки Не Минцзюэ становились удивительно нежными, когда он втирал жгучую мазь в ягодицы Лань Сичэня, и тому приходилось прятать лицо в простынях, чтобы Не Минцзюэ не видел горящих щёк. Он замирал, изо всех сил стараясь не подаваться навстречу этим рукам, а Не Минцзюэ, не понимая причины, вздыхал: «Расслабься, я осторожно», — и иногда даже легонько шлёпал по заду, как малое дитя. Так делал и Лань Сичэнь когда-то, ещё не думая ни о чём, кроме искренней заботы о товарище. Кто же мог предсказать, что тот, не зная, так отомстит!
Лань Сичэнь терпел прикосновения и снаружи, и внутри, сжимая зубы и глубоко дыша, но янский корень его всё равно наливался жаркой тяжестью, и Не Минцзюэ говорил: «Я помогу», — даже не предлагая, потому что не ожидал отказа. Только тут Лань Сичэнь позволял себя не сдерживаться больше. В несколько толчков он изливался в ладонь Не Минцзюэ, а потом они оба приводили себя в порядок, одевались и делали вид, что ничего особенного не произошло. Просто получили очередное наказание, как все ученики в Облачных Глубинах.
С каждым разом это становилось всё более и более смущающим, и невозможно было даже подумать о том, чтобы открыться перед Не Минцзюэ, — но тот спросил, а солгать ему Лань Сичэнь не мог.
— Иногда, — тихо признался он. — От жезлов усмирения. Может быть, в этом есть смысл. Мы ведь должны усмирять не только боль, но и… другие чувства, — он так и не смог произнести «удовольствие». И не смог признаться, что дело, возможно, не только в жезлах, но и в созерцании обнажённого тела Не Минцзюэ. Слишком страшно было, что тот отстранится, узнав об этих непристойных мыслях.
Не Минцзюэ кивнул.
— А ты никогда не думал, что можно было бы сделать то же не в наказание? Самому.
— Ты имеешь в виду — взять жезл усмирения и…
— Или не жезл.
«А что же?» — едва не спросил Лань Сичэнь, но вдруг понял, и от этой догадки щёки обожгло жаром. Они, конечно, уже проделывали многое, что другие сочли бы бесстыдным, но всё это можно было списать на естественное желание помочь друг другу. Переступать же грань приличий ради удовольствия…
— Мы ведь не обрезанные рукава.
— Конечно, нет, — согласился Не Минцзюэ. — Обрезанные рукава — те, кто не может возлечь с женщиной. Это ведь не про нас.
Они вновь замолчали, глядя друг на друга. Лань Сичэнь думал, что с женщиной он никогда и не пытался… но ведь если не пытался — значит, и нет повода считать, что его постигнет неудача. Не Минцзюэ совершенно прав.
— То есть ты хочешь, чтобы… — неуверенно начал он. — Ты меня. Или я тебя. Эмм… Заполнил.
— Если я предложил, то, выходит, ты меня, — хрипло отозвался Не Минцзюэ.
От этой хрипоты в его голосе, от самой мысли, что он предложил — такое — сам, у Лань Сичэня жарко и тяжело потянуло в паху, как предчувствие того же возбуждения, терзавшего его во время наказаний. Жарко, сладко, стыдно. Он сглотнул.
— Сейчас?
Не Минцзюэ не ответил, но глянул так, что стало ясно: когда же ещё? Лань Сичэнь попытался смирить охватившее его возбуждение, но тщетно. Всё, о чём он мог думать, было: Не Минцзюэ. Сейчас. Предложил сам.
— Тогда раздевайся и ложись на постель, — пошутил он. Вышло глупо, наверное, но Не Минцзюэ усмехнулся и начал раздеваться. Лань Сичэнь смотрел, как завороженный. Он столько раз видел, как Не Минцзюэ оголяет зад и бёдра перед поркой, а после, в его комнатах, остаётся в одной рубахе, задранной до пояса, но это всегда была необходимость, чтобы принять наказание или залечить следы от розги. Впервые Не Минцзюэ раздевался для него.
Спохватившись, что тому, наверное, неловко под его пристальным взглядом, Лань Сичэнь повернулся к шкафчику, где хранил лекарства. Целебная мазь на этот раз была не нужна, а вот масло могло пригодиться. Когда он обернулся, Не Минцзюэ уже растянулся на постели спиной вверх, свободно и расслабленно. Лань Сичэнь подошёл, сел рядом, жадно разглядывая его. Широкая спина с выступающими мышцами плавно сужалась к талии, а затем поднималась в изгиб крепких ягодиц. Лань Сичэнь коснулся гладкой кожи — в кои-то веки без следов порки, — и она вздрогнула под его ладонью.
— Тебе тоже придётся раздеться, Сичэнь-сюн, — пробормотал Не Минцзюэ.
— Да. — Лань Сичэнь погладил ещё, не в силах оторвать ладони. Столько раз он втирал в эти ягодицы мазь, а вот так открыто ласкал — впервые. — Конечно.
Кожа под рукой теплела, мышцы расслаблялись. Не Минцзюэ лежал, покорно принимая всё, что хотел делать с ним Лань Сичэнь. Так же покорно, как прежде принимал наказания. Сравнение отозвалось новой волной возбуждения, и Лань Сичэнь, не думая, что делает, хлопнул ладонью по расслабленным ягодицам. Не Минцзюэ вздрогнул и рвано вздохнул. Лань Сичэнь тут же устыдился.
— Прости, я… не хотел. Не подумал. Извини.
— Ударь ещё, — перебил его Не Минцзюэ.
Лань Сичэнь недоверчиво поглядел на него. Не Минцзюэ лежал, уткнувшись лицом в сложенные перед собой руки, и явно не хотел встречаться с ним взглядом. Очень осторожно Лань Сичэнь поднял ладонь и шлёпнул снова.
— Так?
— Сильнее, — пробурчал Не Минцзюэ, всё так же не глядя на него.
Лань Сичэнь облизнул губы. Подтянул выше рукава. Если Не Минцзюэ так хотел… Он ударил ещё раз, с замаха, ладонь звонко шлёпнула по коже. Не Минцзюэ снова вздохнул.
— Скажи, если будет слишком, — предупредил Лань Сичэнь. Не Минцзюэ согласно промычал что-то и нетерпеливо приподнял бёдра, подставляясь.
Лань Сичэнь сел удобнее, подтянув под себя колено, и вновь от души шлёпнул его по заду. Потом ещё и ещё. Он не боялся причинить боль — ведь Не Минцзюэ обещал остановить его. От каждого шлепка ягодицы под ладонью упруго сжимались, и розовый след на них проступал всё ярче. Как во время порки, только без жгучей терзающей боли — удары рукой были вполне терпимы. Может быть, даже желанны. Раз Не Минцзюэ об этом попросил. Лань Сичэнь отвешивал звонкие шлепки то по одной, то по другой ягодице, наслаждаясь тем, как розовеют они под его рукой, а иногда шлёпал по обеим сразу, снизу, где кожа была особенно нежной и чувствительной, и Не Минцзюэ поджимался и глухо стонал, но тут же вновь расслаблял зад, словно просил: ещё! Лань Сичэня не надо было просить.
Когда ягодицы под его рукой хорошенько раскраснелись, Лань Сичэнь скользнул пальцем в горячую ложбинку между ними, и Не Минцзюэ застонал в голос, выгибаясь навстречу. Это движение отозвалось такой сладкой волной в паху, что Лань Сичэнь сам не удержал стон. Торопливо развязал пояс, скинул одежды — быстро, не глядя куда бросает, забрался на постель, опускаясь на колени по обе стороны от длинных ног Не Минцзюэ. Стиснул в ладонях его ягодицы, вызвав новый стон; большими пальцами погладил между ними, вокруг задних врат, плотно сжатых — сегодня в них ещё не побывал жезл усмирения, ни нефритовый, ни живой. Не выдержал и склонился, прижимаясь губами к разгорячённой коже.
— Сичэнь, прошу, — выдохнул Не Минцзюэ, комкая простыни. — Давай уже.
Лань Сичэнь дотянулся до флакона с маслом, плеснул на пальцы и снова погладил сжатый вход. Потом легонько шлёпнул рядом:
— Поднимись, так будет легче.
Не Минцзюэ послушно поднялся на колени, и Лань Сичэнь надавил, осторожно вводя пальцы. Плоть поддавалась неохотно, туго, и он больше растягивал, чем смазывал изнутри. Мелькнуло сожаление, что они всё же не были наказаны сегодня, как обычно… нет, порки он не желал, но если бы Не Минцзюэ посидел прежде на жезле усмирения, сейчас Лань Сичэнь не боялся бы причинить ему боль.
Он гладил и растягивал задние врата Не Минцзюэ, то и дело целуя его поясницу и ягодицы, а другой рукой водил по бёдрам. Не Минцзюэ громко дышал, подаваясь навстречу пальцам, янский корень его уже был напряжён, и Лань Сичэнь останавливал себя от того, чтобы прикоснуться — слишком рано.
— Давай уже, сколько можно тянуть?
Задние врата всё ещё были тесны, и Лань Сичэнь понимал, что не сможет войти без боли. Но Не Минцзюэ понимал это тоже, как и то, что пальцев всё равно будет недостаточно. Лань Сичэнь вылил на ладонь ещё масла, обхватил собственный янский корень, уже налившийся кровью и пульсирующий. Когда навершие ткнулось между ягодиц Не Минцзюэ, тот застонал и прогнулся, прижавшись лбом к постели. Лань Сичэнь входил в него так же, как вводил бы жезл усмирения — медленными короткими толчками, позволяя привыкнуть и расслабиться. Каждое движение было пыткой: хотелось толкнуться сильно, войти до конца, вознестись в несколько движений до сияющего пика, который, казалось, был уже близко… Но он сдерживал себя, заботясь о том, чтобы причинить Не Минцзюэ боли. Ни один нефритовый жезл ещё не смирял его так, как эта забота.
Так, продвигаясь по чуть-чуть, он наконец вошёл до конца и замер. Не Минцзюэ часто дышал, стараясь расслабиться, и Лань Сичэнь терпел, хотя это было мучительно. Такого он никогда прежде не испытывал. Внутри Не Минцзюэ было горячим и тесным, сжимал его янский корень весь сразу — не сравнить ни с своей рукой, ни с рукой Не Минцзюэ, прикосновения которой прежде казались Лань Сичэню самым прекрасным, что только может быть.
Наконец Не Минцзюэ шевельнул плечами и выпрямил спину.
— Двигайся, — сдавленно велел он.
Лань Сичэнь медленно начал выходить — он знал, что первое движение наружу бывает не менее болезненно. Когда внутри осталось лишь навершие янского корня, толкнулся снова — до конца. И опять назад.
Он двигался всё быстрее и быстрее, впиваясь пальцами в бёдра Не Минцзюэ, ожидая, что в любой момент тот скажет: «Довольно!» — но Не Минцзюэ лишь громко дышал, и постанывал, и толкался бёдрами ему навстречу, и это было так хорошо, что Лань Сичэнь тихо скулил от наслаждения, которое уже — почти — было слишком…
— Я не могу, — выдохнул он, сдерживаясь из последних сил, потому что Не Минцзюэ хотел большего, а он, как стыдно, не продержался и пары кэ.
Не Минцзюэ опёрся на одну руку, а второй обхватил свой янский корень и начал быстро водить кулаком вдоль ствола. В том же поспешном ритме, в котором толкался в него Лань Сичэнь. Между лопаток у него блестел пот; Лань Сичэнь наклонился, прижался губами, собирая горьковатые капли, и Не Минцзюэ с гортанным вскриком выплеснул семя на простыни. Лань Сичэнь едва успел выйти из него, прежде чем излился следом, содрогаясь от пронзившего всё тело острого удовольствия
Больше всего ему хотелось упасть без сил на постель, но она была испачкана, поэтому он сел и, не найдя ничего лучше, обтёрся краем той же простыни. Не Минцзюэ неловко уселся рядом, повернувшись боком. Лань Сичэнь не знал, что ему сказать и нужно ли что-то говорить вообще. Они молчали, переглядываясь и отводя глаза. Было слегка стыдно и почему-то весело.
— Лучше, чем жезлы? — не выдержал наконец Лань Сичэнь.
Не Минцзюэ хохотнул.
— В следующий раз узнаешь.
Лань Сичэнь тоже засмеялся.
— И лучше, чем розги, — добавил Не Минцзюэ, искоса глядя на него. Лань Сичэнь понял намёк. Перед глазами встала картина: он сам, лежащий на постели, и опускающаяся на его ягодицы ладонь Не Минцзюэ… И тут же другая: не на постели, а поперёк колен Не Минцзюэ, выставив голый зад прямо ему под руку, под сочные крепкие шлепки.
Щёки загорячели. Ладно. Может быть, он попросит об этом. Как-нибудь осторожно, чтобы не сгореть со стыда.
— В следующий раз, — согласился он.
Chapter 4: Где-то 20 лет спустя
Chapter Text
Сундучок нашёл Вэй Усянь, когда полез в кладовые Облачных Глубин за старыми талисманами, чтобы показать ученикам, как за последние десятки лет изменилось начертание символов. Он бы и не обратил на старый, припорошенный пылью сундучок внимания, если бы тот не упал ему на ногу, да так больно, словно был не деревянным, а каменным. После этого Вэй Усянь просто обязан был посмотреть, что скрывалось внутри.
Камни там и были — гладкие продолговатые стержни из нефрита и яшмы разной длины и толщины, отполированные до блеска, округлые с одного конца и заметно расширяющиеся на другом. Вэй Усянь повертел в руках один из стержней, поудивлялся, хихикнул про себя, подумав, что он весьма похож на мужское орудие, и вот бы возмутился Лань Ванцзи, если сказать ему, что в закромах Облачных Глубин хранятся нефритовые жезлы на любой вкус… А потом вдруг понял, что не просто похожи. А они самые и есть. И от удивления даже смеяться перестал.
Вечером в цзинши он дождался, когда Лань Ванцзи завершит приготовления ко сну, и вытащил из-за ширмы сундучок.
— Лань Чжань, а Лань Чжань? Смотри, что я нашёл!
К чести Лань Ванцзи, при виде россыпи каменных мужских орудий он даже не изменился в лице.
— Богатая коллекция, а? — продолжал болтать Вэй Усянь, поглаживая пальцем то один, то другой стержень. — Кто-то в ваших Облачных Глубинах славно развлекался. Или вы отбирали их у бедных учеников, не сумевших вынести воздержание во время учёбы?
— Это для наказания.
Вэй Усянь удивлённо посмотрел на него, потом на каменные стержни.
— Для поощрения, ты хотел сказать?
— Раньше наказание за проступки включало в себя эти… жезлы усмирения. Наказанный ученик должен был ввести один из жезлов, соответствующий провинности, в задние врата и сидеть, не шевелясь. Считалось, что это воспитывает смирение и сдержанность.
— О… — Вэй Усянь снова оглядел жезлы, оценивая на глаз. Некоторые из них были толщиной не более двух пальцев, и их, должно быть, легко могли вынести даже юные, неискушённые ученики. Другие же превосходили размером даже мужское орудие его супруга, грозя воистину суровым испытанием. — Судя по тому, что их убрали в кладовку, наказание не помогало?
У Лань Ванцзи слегка порозовели уши.
— Некоторые ученики начали питать к этому наказанию непозволительную склонность. Поэтому решено было отказаться от подобных методов.
— Поверить не могу! — расхохотался Вэй Усянь. — Только в Облачных Глубинах могли счесть это наказанием! Что бы тогда сказали, узнав, как мой супруг берёт меня каждый день? Что я закоренелый преступник, чья кара должна длиться вечно?
Он погладил один из нефритовых жезлов — тот приятно холодил ладонь. Интересно, как бы он ощущался внутри? Так же, как живая плоть, или давил бы тяжелее, распирал сильнее? Вэй Усянь усмехнулся и кинул на Лань Ванцзи хитрый взгляд из-под ресниц.
— Лань Чжань, а Лань Чжань? А ты хотел бы меня наказать?
Уши Лань Ванцзи порозовели ещё сильнее, и Вэй Усянь успел заметить жаркий, голодный взгляд, прежде чем Лань Ванцзи опустил глаза.
— Мне не за что наказывать Вэй Ина.
— Как это не за что? — Вэй Усянь придвинулся ближе, накрыл ладонью его бедро. — Знаешь, сколько правил я нарушил? Я только за последние дни пронёс в Облачные Глубины десяток кувшинов Улыбки Императора. И выпил, а ведь пить здесь запрещено. А ещё я громко кричу по ночам, ты сам знаешь. — И сам заставлял его кричать, но об этом Вэй Усянь умолчал. — Я громко смеюсь, я соврал Лань Тяншэну, что если на полную луну надеть женские одежды, вылезти на крышу и трижды прокричать петухом, то непременно сдашь все экзамены. — На самом деле это придумал Лань Цзиньи, а Вэй Усянь лишь подтвердил, но, опять же, зачем упоминать такие мелочи? — Я передразнивал твоего дядю и поругался с старейшиной Лань Янчжэнем. Вот сколько преступлений я совершил! Ты просто обязан наказать меня, Лань Чжань.
Он говорил и гладил Лань Ванцзи по бёдрам, подбираясь всё выше, и с восторгом замечал, как в глазах его супруга разгорается пламя желания. Он знал, что любит Лань Ванцзи, знал, что его надо лишь подтолкнуть — и оба они будут вознаграждены.
Лань Ванцзи сжал его руку, потянул — и Вэй Усянь тотчас оседлал его колени.
— Ты вправду желаешь, чтобы я наказал тебя, как было принято в Облачных Глубинах?
У Вэй Усяня голова закружилась от жара, которым был наполнен этот голос.
— Желаю, ещё как желаю! Накажи меня со всей строгостью, Ханьгуан-цзюнь!
— И не станешь просить остановиться и прекратить наказание?
— Конечно, стану. — Вэй Усянь коснулся его губ коротким поцелуем. — Но ты не останавливайся. Я знаю, что ты не причинишь мне боли, если я сам не захочу.
— Если причиню…
— Тогда я скажу тебе: «Стой, Лань Чжань, я не хочу больше». «Не хочу» — и ты остановишься. Запомнил? А до тех пор наказывай меня без пощады. Ведь и провинившихся учеников никто не щадит.
Лань Ванцзи поцеловал его снова, прижал к себе, и Вэй Усянь ответил, как всегда, теряя голову от поцелуев мужа. Нацеловавшись вдоволь, он нетерпеливо поёрзал на коленях Лань Ванцзи.
— Ну что, Ханьгуан-цзюнь? Этот ученик готов принять наказание.
Лань Ванцзи сдвинул брови и сурово взглянул на него. От этого взгляда в сочетании с припухшими губами и лёгким румянцем на скулах у Вэй Усяня перехватило дыхание.
— Встань.
Вэй Усянь с готовностью подчинился. И даже изобразил на лице раскаяние в проступках, о которых, говоря честно, ни на миг не сожалел.
— Подними одежды, оголи зад и встань на колени.
Вэй Усянь исполнил и это.
— Склонись до пола.
Так было даже удобнее — не приходилось держать полы одежд, они сами съехали на спину. Вэй Усянь призывно покрутил выставленным задом.
— Ханьгуан-цзюнь, не будь слишком суров к этому ученику.
— Оставайся так, — приказал Лань Ванцзи, словно не слыша его. И вышел из цзинши.
Этого Вэй Усянь не ожидал и слегка растерялся. Но тут же сообразил, что, должно быть, это тоже входило в наказание — стоять на коленях с голым задом и ждать, когда учитель вернётся, было весьма стыдно, а если представить, что дело происходит не в цзинши, а в ланьши, где могут ходить другие ученики… Хорошо, что ему не довелось учиться в те времена.
Когда дверь отворилась, Вэй Усянь невольно обернулся, хоть и знал, что никто другой войти не мог, ведь Лань Ванцзи наверняка всё это время стоял у входа. И это действительно был Лань Ванцзи, а в руках он держал длинный ивовый прут, очищенный от листьев.
— Лань Чжань, что это?
— Розга, — невозмутимо ответил Лань Ванцзи, поглаживая прут пальцами. — Наказание всегда начиналось с порки.
— Э-э… — Вэй Усянь почувствовал себя неуютно. — Лань Чжань, а может, обойдёмся без этой части? Давай перейдём сразу к твоим жезлам. Усмиряй меня сколько угодно, только не бей.
— Вэй Ин просил наказания. — Лань Ванцзи отщипнул невидимый заусенец и снова провёл пальцами по пруту, проверяя на гладкость. — И получит его в полной мере.
— Но, Лань Чжань…
Лань Ванцзи вздохнул.
— Ты сам сказал, что я не причиню тебе боли, если ты не захочешь. Я не причиню.
Это был сложный момент. Вэй Усянь знал, что такое порка розгами — в юности его заднице не раз доставалось от учителей за недостаточное прилежание. Но Лань Ванцзи не причинил бы ему боли, это он тоже знал твёрдо. И если их обоих так увлекла мысль о наказании по старому обычаю Облачных Глубин, отказываться сейчас…
Он уткнулся лицом в сложенные перед собой руки и заныл:
— Пощади этого ученика, Ханьгуан-цзюнь! Он никогда, никогда больше не станет нарушать правила.
— Верно, — согласился Лань Ванцзи. — Затем и наказываю.
Прохладный прут коснулся его зада, медленно обвёл одну за другой половинки, затем протянул самым кончиком по ложбинке между ними. Вэй Усянь невольно напрягся в ожидании, желая, чтобы Лань Ванцзи подольше дразнил его, откладывая наказание… А потом прикосновение исчезло, и ягодицы обожгло первым ударом.
— Ай! Лань Чжань, ты обещал!..
— Разве тебе больно? — перебил его Лань Ванцзи.
Вэй Усянь прислушался к ощущениям. И в самом деле, больно не было. Место удара слегка припекало, но даже этот жар уже исчезал. Лань Ванцзи не обманул, он бил не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы Вэй Усянь почувствовал себя наказанным.
Он горестно вздохнул и снова склонился к полу, подставляя зад розге. Больше Лань Ванцзи не останавливался и не выходил из образа сурового учителя: он сёк Вэй Усяня размеренно и не торопясь, выжидая после каждого удара ровно столько, чтобы лёгкая боль растеклась почти приятным теплом. Удары были слишком слабы, чтобы оставлять отметины, но, ложась друг за другом на ягодицы и бёдра, вместе они сливались в томительный жар, охвативший не только те части тела, которые подвергались порке, но и те, что были рядом, самые сокровенные. Вэй Усянь сам не заметил, как начал ожидать каждого нового удара, почти предвкушая краткую вспышку боли, и всё равно вздрагивал и прикусывал губу, когда розга наконец опускалась. Лань Ванцзи лишь иногда прерывался на несколько мгновений, сухо командуя: «Не вертись!» или «Раздвинь колени!», и Вэй Усянь подчинялся, сгорая от дикой смеси возбуждения и стыда. Стоило только представить, что он и вправду провинившийся ученик, а Лань Ванцзи — строгий учитель, который не остановится по желанию Вэй Усяня, напротив: ещё и позовёт слуг, чтобы держали непокорного, и выпорет уже по-настоящему, так, что задница будет гореть огнём, и никакие просьбы и рыдания его не остановят… Боги, Вэй Усянь был возбуждён так, что ещё немного — и излился бы, а ведь они даже не дошли до главного!
Лань Ванцзи словно почувствовал: остановился и прижал розгу к заду Вэй Усяня уже не стегая, а поглаживая.
— На первый раз достаточно, — сообщил он, и Вэй Усянь мог поклясться, что это «первый» было не случайным. Лань Ванцзи тоже был возбуждён, он слышал это в его голосе и звуке его дыхания. — Наказание ты получил, пришло время учиться смирению и послушанию.
Вэй Усянь сладко зажмурился, поняв, что за учение ему предстоит. Не удержался, покачнул нетерпеливо задом и тут же получил лёгкий шлепок розгой.
— Этот ученик считает, что наказание было недостаточным?
— Нет-нет, Ханьгуан-цзюнь, — торопливо возразил Вэй Усянь, — достаточным! Не надо меня больше пороть. Этот ученик раскаялся в своих проступках и ждёт, когда ты будешь его усмирять.
Ему показалось, что Лань Ванцзи тихо усмехнулся, прежде чем отложить розгу и придвинуть сундучок. Запахло цветочным маслом, которое они обычно использовали в любовных играх, а потом ягодиц Вэй Усяня коснулось холодное и твёрдое. Он задержал дыхание, предвкушая… но каменный жезл скользнул в него без всякого труда, и ощущался не более, чем обычный палец. Даже не два.
— И это всё?!
— Жезлы усмирения вводятся последовательно, — пояснил Лань Ванцзи. — Чтобы не нанести повреждений.
— Но этот совсем крошечный, Лань Чжань. Как ты собираешься меня усмирять, если я почти его не ощущаю?
Следующий жезл был уже больше, хотя до мужского орудия Лань Ванцзи ему было далеко, а ведь Вэй Усянь принимал в себя это орудие почти каждый день. Но чувство наполненности было достаточно приятным. Вэй Усянь подался бёдрами назад, насаживаясь на жезл под тем самым углом, который дарил наибольшее наслаждение. Тут же получил шлепок по заднице:
— Стой смирно!
В этом, должно быть, и состояло «усмирение». Вэй Усянь послушно замер, и жезл в его задних вратах сменился новым. Вот этот уже был сравним с тем, который он привык принимать на супружеском ложе. Вэй Усянь тихо охнул: в отличие от живого мужского орудия, каменный жезл был холодным и жёстким, и от этого растянутость вокруг него ощущалась сильнее, особенно когда задние врата пытались сжаться. Да уж, попробуй тут не постоять смирно…
Лань Ванцзи плавно вынул жезл из его тела почти до конца и тут же ввёл обратно. Вэй Усянь невольно выдохнул. Камень уже начал нагреваться и, входя, давил на то потайное местечко внутри, от прикосновений к которому по телу разливалась сладкая истома. Вэй Усянь прикусил губу и постарался стоять неподвижно, как подобает смиренному ученику, принимающему в задние врата каменный жезл не для удовольствия, а в наказание. Хотя, конечно, на наказание это походило всё меньше и меньше, и он очень хорошо понимал тех незадачливых учеников, которые стали «питать непозволительную склонность» к нему. Если ещё и наказывал кто-то хоть каплю похожий на Лань Ванцзи…
Каменный жезл вновь покинул его тело. Вэй Усянь прогнулся в пояснице, ожидая очередного проникновения, ещё более глубокого и приятного, и вдруг почувствовал, как в его задние врата вторгается совсем другой камень: холодный, влажный от масла и большой. Такой большой, что даже внушительный предыдущий жезл не сумел подготовить к нему Вэй Усяня в достаточной мере, и попытка ввести его отозвалась саднящей болью.
— Лань Чжань, стой!
Жезл замер, но не отстранился, продолжая больно растягивать задние врата.
— Он слишком большой, Лань Чжань. Я не смогу.
— Конечно, он большой, — согласился Лань Ванцзи. — Ведь он предназначен для наказания, а не для услаждения.
— Но он порвёт меня!
— Не порвёт, если ты расслабишься.
И надавил снова. Вэй Усянь прижался лбом к сложенным ладоням и попытался расслабиться, глубоко вдыхая и выдыхая. Получалось с трудом. Огромный жезл входил в него с трудом, цунь за цунем, и Вэй Усяню казалось, что он больше не сможет выдержать это мучительное проникновение, что надо прекратить игру… но жезл всё-таки входил, и когда движение наконец прекратилось, Вэй Усянь с удивлением понял, что его зад всё ещё цел, хоть и раскрыт так, что шевельнуться страшно.
— Вот это усмирение, — прохрипел он, прерывисто дыша. — Бедные ваши ученики.
— М-м, — отозвался Лань Ванцзи. Вэй Усянь представил, как он смотрит на растянутый вокруг каменного жезла и наверняка уже покрасневший вход, на него самого, едва переводящего дух, и тихо застонал. — Достаточно. Теперь садись.
Что? Он шевельнуться-то не смел, куда уж садиться! Но Лань Ванцзи ждал, и Вэй Усянь, опираясь на руки, медленно подогнул колени и сел. Стоило ягодицам коснуться пяток, как жезл вошёл ещё глубже, доставая, казалось, до самого желудка. Вэй Усянь сглотнул и замер, боясь, что ещё немного — и его зад всё-таки не выдержит.
— Выпрями спину.
При малейшем движении жезл надавливал на растянутые сверх меры и уже саднящие края задних врат, но вместе с тем — на тайное местечко внутри, и боль сливалась с волной тягучего удовольствия. Да ещё и ягодицы, чувствительные после порки, невольно сжимались, когда Вэй Усянь опирался на них, и обхватывали жезл крепче, и боль с удовольствием разгорались так невыносимо, что на глазах выступали слёзы. Вэй Усянь ёрзал и почти скулил от слишком острых ощущений, пока новый приказ не заставил его замереть:
— Сиди смирно и не шевелись.
Это было труднее всего. Распирающий изнутри жезл, чувствительные даже к прикосновениям одежды ягодицы — как мог он сидеть смирно? Лань Ванцзи воистину был жесток к нему! Кое-как замерев, Вэй Усянь поднял глаза.
— Достаточно ли этот ученик наказан?
Вместо ответа Лань Ванцзи положил перед ним раскрытую книгу.
— Теперь читай.
Вэй Усянь опустил взгляд — книга была даже не сборником Лунъяна, как следовало бы ожидать, а каким-то древним воспитательным трактатом.
— Зачем это?
Ему показалось или Лань Ванцзи снова усмехнулся?
— Провинившиеся ученики должны были читать нравоучительные трактаты, удерживая в себе жезл усмирения. В этом и состояло наказание. Те, кто не мог сосредоточиться и сидеть неподвижно, получали ещё одну порцию розог, и жезл при этом оставался в задних вратах. Говорят, это весьма благоприятно влияло на их дальнейшее поведение.
Вэй Усянь представил, как вновь привстаёт и нагибается, сжимая бёдра, чтобы не выпустить смазанный маслом жезл усмирения; как розга обжигает ягодицы, и от попытки сжать их растянутый вход лишь плотнее обхватывает каменный жезл, и нельзя ни расслабиться, ни уклониться… И как смотрит на эти мучения Лань Ванцзи, поглаживая его зад розгой, прежде чем стегнуть снова. Щёки загорячели от одних только мыслей; он невольно поджал ягодицы, жезл внутри надавил, посылая по телу волну сладкой истомы… Вэй Усянь глубоко вдохнул, поднял глаза и столкнулся с потемневшим, жадным взглядом Лань Ванцзи. И вдруг понял, как это на самом деле выглядит со стороны: одежды упали, скрыв от глаз наготу, и если бы кто-то вошёл сейчас в цзинши, то увидел бы лишь пристойно одетого молодого человека, изучающего древний трактат. Но Лань Ванцзи знал, что под полами халата самые сокровенные части тела Вэй Усяня бесстыдно обнажены; что ягодицы всё ещё розовеют, потому что он сам высек их лишь пару кэ назад, а задние врата растягивает толстый каменный жезл, безжалостно вставленный его собственной рукой. Всё это знал лишь он, и в его власти было прекратить наказание или оставить Вэй Усяня изнывать от распирающего ощущения внутри и накатывающих при каждом движении волн удовольствия.
— Лань Чжань, скажи, — Вэй Усянь облизал пересохшие губы. — А ведь когда учеников наказывали, кто-то мог и войти?
— Мог, — подтвердил Лань Ванцзи. — Следящий за наказанием учитель не стал бы тратить своё время впустую. Если ему надо было обсудить что-то со старейшинами или другими адептами ордена, он, без сомнения, приглашал их в ланьши.
— И они не подозревали, что сидящий там ученик удерживает в себе жезл усмирения?
— Почему же? Такое наказание было весьма частым. Учитель непременно объяснил бы, почему не может покинуть ланьши, а при виде ровно сидящего перед книгой ученика любой бы понял, как именно он наказан.
О, небо. Вэй Усянь представил, как в цзинши входит кто-то из адептов, желая обсудить с Лань Ванцзи неотложный вопрос… или даже Лань Сичэнь. И во время разговора поглядывает на Вэй Усяня, зная, что между его выпоротых ягодиц крепко сжат каменный жезл. А потом Лань Ванцзи — нет, строгий и неумолимый учитель Ханьгуан-цзюнь — велит ему наклониться и поднять одежды, чтобы проверить, достаточно ли глубоко заполняет его жезл усмирения…
От возбуждения голова пошла кругом; он напряг бёдра, каменный жезл снова надавил на тайное местечко внутри, заставляя выгнуться от наслаждения. Хотелось уже не избавиться орудия наказания, лишь вынуть до половины, чтобы принять снова… а лучше — чтобы оно было живым и горячим.
— Не хочу больше наказания, — выдохнул он, кусая губы, чтобы сдержать стон. — Хочу тебя, Лань Чжань.
Он и опомниться не успел, как Лань Ванцзи оказался рядом. Обхватил за плечи, потянул вперёд, помогая наклониться. Когда жезл усмирения начал выходить из тела, это было так же больно, как при проникновении; Вэй Усянь всхлипнул — и тут же на ягодицы легли пальцы Лань Ванцзи, поглаживая и растягивая, и жезл выскользнул совсем, оставив ощущение растянутости и пустоты внутри.
— Лань Чжань, пожалуйста…
Послышался шорох одежд, а затем Лань Ванцзи сжал его бёдра и вошёл одном плавным движением. Благодаря тому, что каменный жезл не только растянул задние врата Вэй Усяня, но и увлажнил изнутри маслом, янский стебель Лань Ванцзи скользнул в него легко, как меч в ножны, и сразу начал вбиваться яростными толчками. Видимо, не одному Вэй Усяню во время наказания пришлось сдерживаться изо всех сил. Блаженно застонав, Вэй Усянь расслабился и полностью отдался сильным рукам супруга, позволяя держать и брать себя так, как тот пожелает. Больше уже не хотелось мечтать и представлять себе что-то иное: когда Лань Ванцзи любил его, это было лучше любых фантазий.
В этот раз они оба были столь возбуждены, что не смогли любить друг друга долго: вскоре удары мужского орудия Лань Ванцзи стали чаще и сильнее, и рука его властно сжала янский корень Вэй Усяня, заставляя кричать и подаваться то вперёд, в жёсткую ладонь, то назад, чтобы принять своего супруга как можно глубже. И, как обыкновенно бывало, Вэй Усянь не выдержал первым и выгнулся, едва не теряя рассудок, когда наслаждение его достигло сияющего пика, а вслед за ним излился и Лань Ванцзи.
Уже в постели, раздетый и обтёртый от следов их страсти, нежащийся в руках Лань Ванцзи, Вэй Усянь с удовольствием подумал, что сегодняшняя находка была замечательной. Познавательной. Не каждый день узнаёшь такие интересные вещи о прошлом благочестивого ордена Гусу Лань.
— Бедные твои предки, — поделился он, прижимаясь к Лань Ванцзи. — Представляю, как нынешним адептам неловко знать, что когда-то здесь творилось подобное. Неудивительно, что этот сундучок засунули в самую дальнюю кладовую.
Лань Ванцзи кашлянул.
— Вообще-то это наказание отменили за год до твоего обучения в Облачных Глубинах.
У Вэй Усяня вытянулось лицо. Это что же — все, кто старше, могли испытать жезлы усмирения на себе? И старейшины? И даже те, кого он знал лично, например, Лань Сичэнь…
Нет, тут же успокоил он себя, праведный и безупречный Цзэу-цзюнь наверняка вообще не нарушал правила, пока учился. А если и нарушал, Лань Цижэнь не стал бы принуждать его принять подобное наказание. Вообще, лучше об этом не думать. Особенно когда они встретятся в следующий раз.
А вот что следовало сделать — это спрятать сундучок. Но в цзинши, а не в кладовой. Вэй Усянь точно знал, что им с Лань Ванцзи он ещё пригодится.
30.04.2020 в 16:10
Ну скажем. Как поступил бы условный ВИ в ситуации, если бы девушка, которую он полюбил, оказалась его единокровной сестрой? Точно бы женился на ней в любом случае, а потом сына убил? Или все-таки нашел бы какой-то другой выход? А какой-нибудь ЦФМ? Да даже ЦЧ?
ВИ, думаю, рассказал бы девушке. А потом, когда она самоубьется, рыдал бы над ней, винил себя и пошел кому-нибудь отомстил, возможно, при этом убившись сам.
ЦФМ? Мы о нем слишком мало знаем, чтобы точно сказать, как он поступил бы. Но, скорее всего, он бы постарался максимально замести под коврик и самому закрыть глаза. Что бы из этого в результате вышло, зависит от обстоятельств. Но вряд ли что-то хорошее, кмк.
ЦЧ нахамил бы девушке до того, что она бы сама в слезах убежала и расторгла помолвку. Стал ли бы делать что-то еще? Зависит от прочих условий: ссориться с теми, кто сильнее, ЦЧ не любит
ВИ, думаю, рассказал бы девушке. А потом, когда она самоубьется, рыдал бы над ней, винил себя и пошел кому-нибудь отомстил, возможно, при этом убившись сам.
Совершенно не факт, что девушка самоубилась бы, узнав все на берегу ДО эн лет брака с братом, убийства уже подросшего сына, записки неизвестного шантажиста, пыточного стола, угроз и удачно подвернувшегося волшебного кинжальчика. Вот прям совсем не факт.
Но, скорее всего, он бы постарался максимально замести под коврик и самому закрыть глаза. Что бы из этого в результате вышло, зависит от обстоятельств. Но вряд ли что-то хорошее, кмк.
О, а ты, однако, плохого мнения о ЦФМ. Жениться на нелюбимой и жениться на сестре - несколько разные по тяжести поступки, нет?
ЦЧ нахамил бы девушке до того, что она бы сама в слезах убежала и расторгла помолвку. Стал ли бы делать что-то еще? Зависит от прочих условий: ссориться с теми, кто сильнее, ЦЧ не любит
И разве это не прекрасный вариант? Девушка сама бросает негодного мерзкого жениха, репутация жениха в жопе, общественность осуждает его и всячески порицает, девушку жалеют как жертву гада и мерзавца. Да, требует некоторого наплевательства на свою репутацию няши, но овчинка тут вроде довольно ценная, стоит выделки.
А теперь подумаем, чего это стоило бы законнорожденному главе ВО ЦЧ и чего шлюхиному сыну Яо, который и так в ордене держится на честном слове. ЦЧ в каноне общество осуждает, что ему от еще одного повода. А для Яо это крах всех планов и надежд.
О, а ты, однако, плохого мнения о ЦФМ. Жениться на нелюбимой и жениться на сестре - несколько разные по тяжести поступки, нет?
Я не утверждаю, что ЦФМ непременно женился бы. Может, нашел бы какой-то другой вариант. Но заметанием под коврик всего, что поддается, точно занимался бы.
И разве это не прекрасный вариант?
Но проблема в том, что Яо - не ЦФМ и не ЦЧ. Те даже при некоторых репутационных потерях останутся главами ордена при бабле, помощниках и влиянии. А Яо мог и с лестницы снова полететь. И после такого скандала даже не факт, что его бы в какой-нибудь орден взяли делать карьеру с нуля. Потому что он шлюхин сын и к тому же еще говнюк, опозоривший благородную девушку.
URL комментария
ЛХ в борделеМэн Яо почти канонично прячет ЛХ в борделе. Ночью ЛХ у него, днём, когда кто-то может зайти, прячется в какой-то забытой каморке. Но поскольку ланьская душа тянется к прекрасному, он эту каморку отмывает, облагораживает и сидит там, читает/медитирует/etc.
Пока однажды пьяный клиент не путает комнаты и не вваливается в эту каморку. Ух ты, восторгается он, какое прекрасное видение! ЛХ отвечает подобающим стихотворением - мол, когда по пьяни кажется прекрасное, главное не трезветь.
Клиент, человек образованный, выдаёт в ответ стихотворение о том, что даже на дне общества, оказывается, можно отыскать нечто возвышенное.
ЛХ отвечает, что два ученых мужа на любом дне найдут, о чём возвышенно попиздеть.
Это всё перерастает в литературную дискуссию, в итоге клиент уходит почти трезвый, восхищённый и забывший, зачем приходил. И друзьям рассказывает: мол, у мадам Лю есть такое, такое! Главное, случайно же нашёл! Наверное, этого юношу только для глав орденов держат, другим ни-ни. На втором этаже последняя дверь направо, только тсс...
Очень скоро целенаправленно припирается второй клиент, а ЛХ как раз упражняется в каллиграфии. Клиент восхищён, ЛХ предлагает присоединиться и в итоге даёт урок каллиграфии, а прощаясь, упоминает, что играет на флейте...
В общем, через некоторое время бордельмаман замечает, что знатные клиенты, во-первых, зачастили в её заведение, а во-вторых, таскают с собой гуцини и старинные свитки, а не секс-игрушки. При том, что девочки простаивают без работы. Прослеживает их путь и наконец палит ЛХ, у которого уже собирается натуральный салон изящных искусств. ЛХ бледнеет, просит прощения, говорит, что немедленно уйдёт. Нет уж, говорит бордельмаман, оценив увиденное, никуда вы не уйдёте. Вот вам комната побольше, вот свитки, чай и всё, чего душа пожелает, вот две помощницы - только что купили, из разорившихся благородных семей, пусть прислуживают гостям, заодно и сами научатся всему этому. Ваш процент обговорим отдельно. Девочки! Всем внимание. Мы выходим на новый уровень.
И в итоге это действительно стал самый высококлассный бордель Юньмэна, а потом и прочих земель.
Но ЛХ всё равно страшно смущался, когда впоследствии его спрашивали, как он прятался от Вэней.
Выхухоль, Нахухоль и Похухоль - троецзуние, пушное ау
ВИ бухухоль, ЦГШ бляхухоль.
Мне из-за чата даже фраза "между Сциллой и Харибдой" троецзунием отдаёт. >.<
ШЦ скидывает ЛБХ в бездну, ЛБХ выползает из неё сильнее и скидывает ШЦ в бездну, ШЦ выползает из нее сильнее и скидывает ЛБХ в бездну. На восьмой раз демоны посоветовали им потрахаться и не терроризировать обитателей бездны
дежурочный порномарафон, избранноеРозги и жезлы усмирения
Keishiko
Summary:
Сборник драбблов о кинковых наказаниях в Облачных Глубинах.
Chapter 1
Chapter Text
Когда урок окончился, Лань Сичэнь и Не Минцзюэ остались сидеть в опустевшей ланьши. Не по своей воле — по приказу Лань Цижэня. Минувшим днём, гуляя по Цайи, они услышали разговор приезжих крестьян о том, что в деревушке у подножия гор завёлся злой дух, убивший уже двоих мужчин, а третьего искалечивший на всю оставшуюся жизнь. Крестьяне хотели просить орден Гусу Лань о защите, но сомневались, что собранных денег хватит заплатить господам заклинателям — ведь богатый орден наверняка не станет тратить время на каких-то бедняков… Следовало, конечно, проводить просителей в Облачные Глубины, чтобы старшие адепты разобрались с их бедой. Но Лань Сичэнь и Не Минцзюэ скучали, а кроме того, совсем недавно Не Минцзюэ рассказывал, как его отец убил одержимого буйвола, пожиравшего людей, и сердца юношей горели жаждой подвига. Поэтому, вызнав подробности, они встали на мечи и вскоре уже оказались в злосчастной деревеньке. Оба не сомневались, что справятся с духом без особого труда. Ведь они были почти взрослыми заклинателями и уже не раз сражались с нечистью.
Но дух девушки, над которой жестоко надругались, а потом ещё живую изрезали так, что умирала она долго и страшно, оказался слишком силён. Заманив их в пустующий дом, она напала на Лань Сичэня и едва не разорвала ему горло, а бросившегося на помощь Не Минцзюэ полоснула по глазам. Вместе им всё же удалось упокоить несчастную, но платой за это стали несколько ран и порванные одежды. И в Облачные Глубины они возвращались не победителями, а нашкодившими мальчишками, взявшими на себя непозволительно много.
Лгать в Облачных Глубинах запрещалось, поэтому, едва вернувшись, они отправились к Лань Цижэню и признались во всём. Молчать не было смысла: известие об упокоенном духе непременно донеслось бы до учителя не сейчас, так через несколько дней, и наказание стало бы ещё суровее. Лань Цижэнь выслушал их рассказ и велел отправляться к лекарю, отложив наказание до следующего дня.
Дождавшись, пока остальные ученики покинут ланьши, Лань Цижэнь прикрыл двери — единственное послабление, допущенное для наследников великих орденов. Учеников попроще секли бы при всех, в назидание и наказанным, и свидетелям. Встав перед сидящими на своих местах юношами, Лань Цижэнь помолчал, задумчиво оглаживая бороду.
— Я не буду говорить, что вы подвергли свои жизни опасности, — изрёк он. — Вы и так это знаете. Гораздо хуже, что вы не подумали о тех, кому подаёте пример. Другие ученики неизбежно узнают о том, что вы сделали. Осознаёте ли вы, как скоро кто-то из них попытается совершить нечто подобное, доказывая, что они не хуже? Ведь их раны или даже смерть будут на вашей совести.
Лань Сичэнь с Не Минцзюэ пристыженно молчали. Лань Цижэнь вздохнул и указал на свой стол.
— Сичэнь.
Тот послушно встал, подошёл к столу, поднял полы верхних одежд и, развязав штаны, позволил им скользнуть к лодыжкам. Затем опустился на колени и лёг грудью на стол, закинув полы халатов на спину.
Лань Цижэнь не спеша отошёл к углу, где лежали срезанные перед уроком розги. Срезаны они были специально для Лань Сичэня с Не Минцзюэ, они знали это и весь урок поглядывали на тонкие длинные прутья, ждущие своего часа. Лань Цижэнь не торопился, и Лань Сичэнь понимал, что это было намеренно. Ожидание было не легче самого наказания, сейчас особенно, потому что чем дольше Лань Сичэнь ждал, тем острее осознавал, что Не Минцзюэ видит его в этом неприглядном положении. Лицо его уже начало гореть от смущения, хотя наказание даже не началось. Дядя прекрасно знал, что делал.
Наконец Лань Цижэнь подошёл к столу, поддёрнул рукава, чтобы не мешались. Розга слегка коснулась ягодиц Лань Сичэня, и это было единственным предупреждением перед началом порки.
Рука у Лань Цижэня была твёрдая, натренированная на сотнях ученических задниц, и племянника он сёк без малейшего снисхождения: быстро, хлёстко, не давая передохнуть между ударами. Боль была жгучей, словно зад раз за разом ошпаривало кипятком, но Лань Сичэнь умел терпеть. Сильнее боли его мучал стыд. Они с Не Минцзюэ познакомились совсем недавно и уже успели сдружиться, найдя друг в друге равного не только по положению, но и по духу. Лань Сичэнь гордился, что заслужил то же уважение от Не Минцзюэ, что питал к нему сам, и в мыслях рисовал картины прекрасной возвышенной дружбы двух будущих глав орденов. И вот теперь он лежал, не смея подняться, пока учительская розга со свистом секла его по голому заду, и всё это — на глазах Не Минцзюэ. От стыда покраснели даже уши, сравнявшись, должно быть, цветом с пылающей задницей. А ведь впереди была вторая часть наказания, после которой Лань Сичэнь не знал, как сможет смотреть Не Минцзюэ в глаза. То, что самому Не Минцзюэ достанется не меньше, не утешало.
Всыпав племяннику полсотни ударов, Лань Цижэнь отложил розгу. Лань Сичэнь не двигался, ожидая разрешения подняться.
— Наказание за совершенное ты получил, — сообщил Лань Цижэнь. — Теперь черёд урока на будущее.
Лань Сичэнь поднялся, натянул штаны — зад горел так, что даже от прикосновения ткани было больно, — и с поклоном принял из рук дяди жезл усмирения вместе с фарфоровым сосудом. Нефритовый жезл длиной чуть больше ладони, закругляющийся с одной стороны и увенчанный широким навершием с другой, был холодным и тяжёлым. Лань Сичэню уже доводилось принимать это наказание, но всегда — в присутствии одного только дяди. Обернувшись, он встретился взглядом с Не Минцзюэ. Тот смотрел сочувственно, но твёрдо, и Лань Сичэнь сжал губы, стараясь, чтобы его лицо оставалось невозмутимым. Прежде, чем сесть на своё место, он вновь развязал штаны, зная, что лучше сделать это сейчас, чем потом, с испачканными маслом руками.
Не глядя больше на Не Минцзюэ, он откупорил сосуд и увлажнил маслом жезл усмирения, уделив особое внимание закруглённому концу. Затем приподнялся, задрал одной рукой одежды, а второй приставил жезл к задним вратам и начал медленно опускаться на него. Было больно. Его давно не наказывали подобным образом, жезл входил туго, немилосердно растягивая внутри. Лань Сичэнь знал, что спешить не следует и что лучше всего было бы наклониться, приподняв зад — так жезл входил легче. Но принять подобную унизительную позу перед Не Минцзюэ было немыслимо, и он упрямо вводил в себя жезл, смаргивая выступавшие на глазах слёзы. Когда широкое основание коснулось наконец ягодиц, он осторожно сел на пятки и выпрямился.
— Этот ученик готов к уроку смирения.
Лань Цижэнь, пристально наблюдавший за ним, кивнул и перевёл взгляд на Не Минцзюэ.
— Молодой господин Не.
Тот поднялся и с невозмутимым лицом прошёл к учительскому столу, где повторил всё то же, что прежде делал Лань Сичэнь. Когда его крепкий поджарый зад оказался обнажён и выставлен для наказания, Лань Сичэню нестерпимо захотелось отвернуться. Смотреть было неловко, почти стыдно, словно это он обнажил Не Минцзюэ и принудил встать на колени. Но отворачиваться было нельзя, за это Лань Цижэнь мог увеличить число ударов, причём не для него, а для Не Минцзюэ. Поэтому Лань Сичэнь не отводил глаз.
Когда свежая розга, свистнув в воздухе, опустилась, и на ягодицах Не Минцзюэ вспыхнула первая розовая полоска, Лань Сичэнь невольно поджался сам — и стихающая боль в задних вратах сразу напомнила о себе. Он постарался расслабиться, чтобы жезл усмирения не растягивал саднящий вход слишком сильно. Получилось с трудом: выпоротый зад жгло, и приходилось напрягать бёдра, чтоб не усаживаться на пятки всем весом, а от этого он ещё сильнее сжимался на жезле усмирения. Лань Сичэнь незаметно пытался найти баланс, не отводя при этом взгляд от учительского стола, где розга в руках Лань Цижэня поднималась и опускалась, покрывая зад Не Минцзюэ ровными розовыми полосками. Хотя с начала порки Не Минцзюэ не издал ни звука, ягодицы его вздрагивали и поджимались от каждого удара, и Лань Сичэнь невольно ёрзал тоже, усугубляя своё наказание.
Получив те же полсотни ударов, Не Минцзюэ дождался разрешения встать и принял из рук Лань Цижэня второй жезл усмирения — немного тоньше, чем тот, что уже терзал задние врата Лань Сичэня. Вернувшись к столу, он снова спустил штаны и встал на колени, но на лице его мелькнула неуверенность. Лань Сичэнь понял: подобное наказание ему предстоит впервые, и если до сих пор он ещё знал, что делать, то теперь засомневался.
— Нанеси масло, — одними губами шепнул Лань Сичэнь. Не Минцзюэ потянулся к сосуду, вылил на пальцы несколько капель. — Больше.
Когда жезл был как следует смазан, Не Минцзюэ завёл руку с ним за спину и напрягся, прикрыв глаза. Лань Сичэнь сочувствовал ему: первое проникновение всегда было болезненным, даже если жезл не отличался толщиной.
— Расслабься.
— Сичэнь, — строго сказал дядя. Лань Сичэнь умолк — не внять предупреждению грозило дополнительным наказанием.
Но Не Минцзюэ услышал его совет, вдохнул глубоко — и медленно опустился на жезл. Когда он оправил одежды, скулы его налились румянцем. Сичэнь постарался сделать вид, что не замечает его смущения.
Дождавшись, когда оба юноши примут благопристойный вид, Лань Цижэнь положил перед ними трактат «О благоразумии».
— Сичэнь, начинай.
Читать было легче, чем смотреть друг на друга. Полагающуюся ему часть Лань Сичэнь прочёл, не вдумываясь в смысл — и это, конечно, само по себе было проступком, умаляющим ценность полученного урока, но он не мог заставить себя признаться в этом дяде и продлить тем самым наказание. Может быть, позже. Когда обдумает своё поведение и раскается.
Не Минцзюэ тоже было трудно сосредоточиться: читая рассуждения о пагубности безрассудных поступков, он то и дело ёрзал, напрягая бёдра. Лань Цижэнь не одёргивал его, проявляя снисхождение к наследнику клана Не, для которого подобное наказание было ещё непривычным. Лань Сичэнь за такую несдержанность уже лежал бы, уткнувшись носом в книгу, а благоразумию его учила бы розга, секущая и без того пылающий зад вокруг жезла усмирения, крепко удерживаемого меж ягодиц. Этого он точно не смог бы вынести перед Не Минцзюэ, поэтому прилагал все усилия, чтобы сидеть неподвижно и ровно.
Когда наказание наконец завершилось, Лань Сичэнь и Не Минцзюэ вышли из ланьши, не глядя друг на друга. Лань Сичэнь не знал, что сказать. Зад его горел, задние врата саднили, и идти приходилось медленно, чтобы ученики и адепты не обратили внимания на неровную походку. Не Минцзюэ наверняка чувствовал себя так же, и что было лучше: посочувствовать ему? Спросить, не слишком ли смутило его наказание, принятое в Облачных Глубинах? Сделать вид, что ничего не случилось?
Но Не Минцзюэ заговорил первым:
— В Цинхэ отец порол нас кожаным ремнём, — сказал он. — Тяжёлым, с бронзовыми украшениями. Я потом встать не мог. А у вас — ерунда.
И Лань Сичэнь невольно улыбнулся, потому что услышал в этом не похвальбу, а предложение считать ерундой то, как стыдно было им друг перед другом. Ведь правда, какой может быть стыд между друзьями, если оба они совершили одно и то же и расплатились одинаково?
— У меня есть целебная мазь, — сказал он. — С ней всё заживает гораздо быстрее. Идём, я с тобой поделюсь.
Chapter 2
Chapter Text
К концу второго месяца обучения Не Минцзюэ и Лань Сичэнь уже почти не проводили время порознь. Они вместе занимались в библиотеке, вместе тренировались, вместе ходили после занятий гулять по окрестным горам и в Цайи, и даже нередко задерживались там, вызывая недовольство Лань Цижэня. Однако задержаться настолько, чтобы вернуться в Облачные Глубины лишь к часу Крысы, им всё-таки прежде не доводилось. Сторожившие ворота адепты пропустили их и немедленно доложили дяде, поэтому когда на следующий день после занятий тот велел Лань Сичэню и Не Минцзюэ остаться, они уже знали, зачем. Возмущённый таким пренебрежительным отношением к распорядку Лань Цижэнь сперва высек обоих, а затем велел ввести в задние врата нефритовые жезлы усмирения и сидеть с ровными спинами, читая «Наставления юным» Лань Му – нуднейший трактат из всех, что хранились в библиотеке Облачных Глубин.
Не Минцзюэ сразу признался, что прогулка была его идеей, поэтому и розог ему досталось вдвое больше, и жезл усмирения он получил толще и длиннее. Так что когда наказание закончилось и их отпустили, спину он всё ещё держал очень ровно, а шёл скованно, стараясь делать небольшие шаги.
Они сразу свернули к комнатам Лань Сичэня – за время учёбы в Облачных Глубинах Не Минцзюэ провёл там едва ли не больше времени, чем в отведённых ему самому. Войдя, Лань Сичэнь запер дверь и указал на постель:
— Ты первый.
— Я могу потерпеть, — возразил Не Минцзюэ, но Лань Сичэнь покачал головой:
— Тебе больше досталось. И я должен был следить за временем, поэтому будет справедливо, если сперва я о тебе позабочусь.
Не желая спорить, Не Минцзюэ снял верхние одежды и штаны и лёг на живот. Лань Сичэнь тем временем достал из шкафчика шкатулку с целебными мазями и маслами. Нужной мази осталось меньше половины склянки – с приездом в Облачные Глубины Не Минцзюэ правила почему-то начали нарушаться чаще, словно сами собой, и расход мази заметно увеличился. Сделав мысленную пометку пополнить запасы, Лань Сичэнь сел на постель рядом с Не Минцзюэ и поднял его рубаху, открывая ягодицы. Следы от розги исчертили их алыми полосками до самых бёдер. Его собственный зад тоже саднил и ныл, но не настолько, чтобы не потерпеть ещё немного. Устроившись на постели боком, Лань Сичэнь набрал на пальцы мазь и начал осторожно втирать её в воспалённую кожу. Не Минцзюэ напрягся и глубоко вдохнул.
— Прости. Скоро станет лучше.
Лань Сичэнь знал воздействие этой мази: сперва она согревала, вызывая лёгкое жжение, но уже через несколько фэней уходили и жжение, и боль. Он медленно растирал мазь по пострадавшему заду, следя, чтобы каждая полоска от ударов была тщательно обработана. Свежие следы должны были сейчас гореть не меньше, чем во время самой порки, но Не Минцзюэ терпел, лишь слегка вздрагивая под его руками. Потом Лань Сичэнь зачерпнул ещё немного мази на палец и развёл ягодицы Не Минцзюэ. Потайной вход между ними, совсем недавно принуждённый удерживать в себе толстый нефритовый жезл, тоже покраснел и припух, и был всё ещё растянут. Лань Сичэнь обвёл его несколько раз, нанося мазь, а затем осторожно ввёл палец внутрь.
Не Минцзюэ дёрнулся и с шумом втянул воздух сквозь зубы.
— Жжёт?
— Да.
— Потерпи немного. И расслабься. – Лань Сичэнь легонько похлопал его по ягодице, стараясь не задевать больное место. – Давай, Минцзюэ-сюн, нужно обработать тебя и там тоже.
Не Минцзюэ медленно выдохнул, расслабляясь, и Лань Сичэнь тщательно смазал его внутри, введя два пальца почти на всю длину. В растянутые задние врата они входили без труда, да ещё и скользкая мазь облегчала проникновение.
— Всё, скоро должно стать легче. Полежи немного, пока мазь не впитается. — Лань Сичэнь присмотрелся: дыхание Не Минцзюэ стало ещё чаще, а скулы слегка порозовели. – Неужели так сильно жжёт? Прости, наверное, я нанёс слишком много…
— Не жжёт. – Не Минцзюэ приподнялся, и Лань Сичэнь увидел, что его янский корень напряжён и вздымается вверх, почти к самому животу. Такое тоже бывало часто. И от согревающей мази, и, как ни странно, от жезлов усмирения, хотя они должны были оказывать совсем иное действие.
— Давай я помогу. А ты придержи рубаху, чтобы не испачкать.
Он вытер руки, плеснул на ладонь масла, которое следовало нанести на пострадавшую кожу после того, как целебная мазь впитается полностью, и, обхватив янский корень Не Минцзюэ, задвигал рукой вдоль ствола.
— Так?
— Сожми сильнее.
— Осторожно, не смажь мазь, — предупредил Лань Сичэнь, когда Не Минцзюэ начал двигать бёдрами, толкаясь в его руку. Тот послушно замер, и Лань Сичэнь ускорил движения. Упругая плоть под его ладонью вздрагивала и наливалась тяжестью, гладить её было приятно, а ещё приятнее — видеть, как Не Минцзюэ прикрывает глаза от удовольствия и часто дышит, совсем позабыв про боль и жжение. Хороший способ отвлечься, в следующий раз непременно надо будет воспользоваться.
Ему не пришлось трудиться долго: совсем скоро Не Минцзюэ застонал, вновь толкнулся несколько раз в его ладонь и излился на простыни. Руки его дрожали, и Лань Сичэнь придержал подол задранной рубахи, чтобы не коснулась ещё не впитавшейся мази.
— Теперь лучше? – заботливо спросил он.
Не Минцзюэ обернулся – взгляд у него был помутневший, но умиротворённый.
— Да, — хрипло сказал он. – Спасибо, Сичэнь-сюн. Теперь твоя очередь.
Chapter 3
Chapter Text
— Не могу поверить, что мы так легко отделались, — сказал Не Минцзюэ, входя в комнаты Лань Сичэня. — Всего какая-то сотня правил. Твой дядя, считай, отпустил нас с миром.
Лань Сичэнь тоже так думал. Вероятно, Лань Цижэнь всё же понял, что в случившейся между учениками сваре не было их с Не Минцзюэ вины, и наказание — переписать сто правил Облачных Глубин — было призвано скорее успокоить и дать время на размышления, как следовало бы вести себя, чтобы не оказаться втянутыми в ссору. Зачинщикам повезло меньше; Лань Сичэнь жалел их, но в то же время надеялся, что впредь те будут вести себя достойнее.
— Кажется, это первый раз, когда после наказания ты не велишь мне снять штаны и лечь на постель, — добавил Не Минцзюэ, усмехаясь.
— Звучит так, словно ты об этом сожалеешь, — поддел его Лань Сичэнь. — Если это вернёт тебе душевное спокойствие, моя постель к твоим услугам. Можешь даже снять штаны.
Не Минцзюэ не ответил, и Лань Сичэнь, обернувшись, столкнулся с его странно задумчивым взглядом.
— Скажи, Сичэнь-сюн, — медленно произнёс он. — Когда нас наказывали прежде… У тебя бывало чувство, что это… стало не совсем наказанием?
Лань Сичэнь невольно отвёл глаза, стараясь не подать вида, что слова Не Минцзюэ смутили его — не потому, что были лишены смысла, но потому, что он слишком хорошо их понял. В последнее время он и сам чувствовал, что во время наказаний — которых не стало меньше, как бы ни старался дядя взрастить в учениках послушание и благоразумие, — с ним происходило нечто странное. Чаще всего они с Не Минцзюэ нарушали распорядок и правила вместе и расплачивались за это тоже вместе. Стыд от наказания на глазах друг у друга ушёл после первого раза, неловкость — немногим позже. А потом Лань Сичэнь обнаружил, что на смену им пришло нечто иное. Совсем иное.
Дядя всегда считал, что родство — причина требовать строже, а не мягче, и когда приходилось наказывать Лань Сичэня и Не Минцзюэ, племянника он всегда сёк первым, «свежей рукой». Выдержать боль было нетрудно; знание, что Не Минцзюэ смотрит, помогало перенести порку с достоинством. Потом Лань Сичэнь оправлял одежды, принимал из рук дяди жезл усмирения, соразмерный провинности, возвращался на своё место и вводил жезл в задние врата, уже не стесняясь морщиться от боли или замедлять руку, если провинность была тяжела. После того, как они с Не Минцзюэ несколько раз не только получали наказание, но и наносили после него друг другу на задницы исцеляющую мазь, смущаться было нечего.
Хуже становилось потом, когда приходила очередь Не Минцзюэ принимать наказание. Лань Сичэнь смотрел, как он склоняется над учительским столом, подставляя обнажённый зад для порки, как розга в руках Лань Цижэня опускается раз за разом, оставляя ровные следы, — и не мог оторвать взгляд, даже если бы ему разрешили. Он… любовался. Вместо того, чтобы раскаиваться и запоминать урок, он жадно следил, как вздрагивают от каждого удара ягодицы Не Минцзюэ и напрягаются бёдра, и собственная боль забывалась, а внутри, там, где давил жезл усмирения, растекался томительный жар. Это было неправильно, Лань Сичэнь изо всех сил старался успокоить потоки ци и унять жар, но напрасно. Порка заканчивалась, Не Минцзюэ продолжал послушно лежать с обнажённым задом, покрытым красными рубцами и даже на вид горячим, ожидая, пока Лань Цижэнь уберёт розгу и вернётся, а Лань Сичэнь смотрел, не отрываясь, и желал, чтобы дядя не торопился.
Затем Не Минцзюэ получал свой жезл усмирения — после первого раза Лань Цижэнь уже не щадил его, отмеряя наказание полной мерой, — и садился напротив. Когда его пальцы обхватывали жезл, нанося масло, у Лань Сичэня пересыхало во рту. Не Минцзюэ наклонялся, заводил руку за спину, приставлял кончик жезла к задним вратам и надавливал, слегка вращая запястьем, чтобы облегчить проникновение. Жезл входил туго, это было сразу видно по напряжённому лицу Не Минцзюэ и сведённым бровями; Лань Сичэнь невольно сжимался сам, представляя, как холодный камень раздвигает неподатливые мышцы, и другой жезл, скрытый в его теле, надавливал куда-то внутри так, что приходилось стиснуть зубы, чтобы не застонать от растекающейся по телу истомы. Когда Не Минцзюэ наконец вводил свой жезл усмирения полностью и опускался на пятки, принимая подобающую позу, у Лань Сичэня уже всё плыло перед глазами.
Потом надо было читать нудные воспитательные трактаты, сидя ровно и неподвижно, потому что от каждого движения жезл снова сдвигался внутри, и больше всего Лань Сичэнь боялся, что однажды не выдержит и застонет, и Лань Цижэню придётся высечь его снова. Он старался сосредоточиться на осознании своих проступков и их последствий: горы начинают рушиться с одного камешка, как любил повторять дядя. Всматривался в нравоучительные тексты книг, тщательно проговаривая каждое слово. Но мысли непрестанно возвращались к тому, что сидящий напротив Не Минцзюэ точно так же, как он сам, еле сдерживается, чтобы не ёрзать, пытаясь смягчить жжение в выпоротой заднице, и жезл усмирения в его задних вратах так же распирает и давит — а может, ему знакома и эта жаркая истома, наполняющая тело от случайных движений? Строки поучений струились по страницам книг, ускользая от взора, и приходилось брать себя в руки, снова успокаивать ци, беззвучно молясь, чтобы дядя не заметил румянец на его щеках. И чтобы не заметил Не Минцзюэ. Не заметил и не понял.
Вторая пытка ждала его, когда наказание заканчивалось и они с Не Минцзюэ приходили в его комнаты. Там лежала целебная мазь, которую они наносили друг другу на ягодицы и между ними, чтобы уменьшить боль от порки; но то, что прежде было лишь способом облегчить страдания, теперь будило в Лань Сичэне то же непонятное возбуждение, что и во время наказания. Он не просто наносил мазь — гладил ягодицы Не Минцзюэ, прослеживая припухшие полоски от розги, втирал мазь медленно, зная, как как загорается под его руками кожа, и сам себе ужасался, желая прижиматься к этой коже не руками, но губами. Это было стыдно и недостойно, и он повторял про себя правила из раздела «О благонравии», когда вводил пальцы в задние врата Не Минцзюэ, смазывая его изнутри. Горячий, скользкий от мази потайной проход обхватывал его пальцы, и Лань Сичэнь старался сделать всё как можно быстрее, чтобы его возбуждение не стало слишком заметным. А потом, когда он заканчивал, Не Минцзюэ поднимался, и его янский корень был крепок и напряжён — он всегда теперь был напряжён после нанесения мази, — и Лань Сичэнь уже без слов накрывал его ладонью, доводя до сияющего пика.
Потом наступал его черёд принимать помощь, и постыдные мысли возвращались. Сильные руки Не Минцзюэ становились удивительно нежными, когда он втирал жгучую мазь в ягодицы Лань Сичэня, и тому приходилось прятать лицо в простынях, чтобы Не Минцзюэ не видел горящих щёк. Он замирал, изо всех сил стараясь не подаваться навстречу этим рукам, а Не Минцзюэ, не понимая причины, вздыхал: «Расслабься, я осторожно», — и иногда даже легонько шлёпал по заду, как малое дитя. Так делал и Лань Сичэнь когда-то, ещё не думая ни о чём, кроме искренней заботы о товарище. Кто же мог предсказать, что тот, не зная, так отомстит!
Лань Сичэнь терпел прикосновения и снаружи, и внутри, сжимая зубы и глубоко дыша, но янский корень его всё равно наливался жаркой тяжестью, и Не Минцзюэ говорил: «Я помогу», — даже не предлагая, потому что не ожидал отказа. Только тут Лань Сичэнь позволял себя не сдерживаться больше. В несколько толчков он изливался в ладонь Не Минцзюэ, а потом они оба приводили себя в порядок, одевались и делали вид, что ничего особенного не произошло. Просто получили очередное наказание, как все ученики в Облачных Глубинах.
С каждым разом это становилось всё более и более смущающим, и невозможно было даже подумать о том, чтобы открыться перед Не Минцзюэ, — но тот спросил, а солгать ему Лань Сичэнь не мог.
— Иногда, — тихо признался он. — От жезлов усмирения. Может быть, в этом есть смысл. Мы ведь должны усмирять не только боль, но и… другие чувства, — он так и не смог произнести «удовольствие». И не смог признаться, что дело, возможно, не только в жезлах, но и в созерцании обнажённого тела Не Минцзюэ. Слишком страшно было, что тот отстранится, узнав об этих непристойных мыслях.
Не Минцзюэ кивнул.
— А ты никогда не думал, что можно было бы сделать то же не в наказание? Самому.
— Ты имеешь в виду — взять жезл усмирения и…
— Или не жезл.
«А что же?» — едва не спросил Лань Сичэнь, но вдруг понял, и от этой догадки щёки обожгло жаром. Они, конечно, уже проделывали многое, что другие сочли бы бесстыдным, но всё это можно было списать на естественное желание помочь друг другу. Переступать же грань приличий ради удовольствия…
— Мы ведь не обрезанные рукава.
— Конечно, нет, — согласился Не Минцзюэ. — Обрезанные рукава — те, кто не может возлечь с женщиной. Это ведь не про нас.
Они вновь замолчали, глядя друг на друга. Лань Сичэнь думал, что с женщиной он никогда и не пытался… но ведь если не пытался — значит, и нет повода считать, что его постигнет неудача. Не Минцзюэ совершенно прав.
— То есть ты хочешь, чтобы… — неуверенно начал он. — Ты меня. Или я тебя. Эмм… Заполнил.
— Если я предложил, то, выходит, ты меня, — хрипло отозвался Не Минцзюэ.
От этой хрипоты в его голосе, от самой мысли, что он предложил — такое — сам, у Лань Сичэня жарко и тяжело потянуло в паху, как предчувствие того же возбуждения, терзавшего его во время наказаний. Жарко, сладко, стыдно. Он сглотнул.
— Сейчас?
Не Минцзюэ не ответил, но глянул так, что стало ясно: когда же ещё? Лань Сичэнь попытался смирить охватившее его возбуждение, но тщетно. Всё, о чём он мог думать, было: Не Минцзюэ. Сейчас. Предложил сам.
— Тогда раздевайся и ложись на постель, — пошутил он. Вышло глупо, наверное, но Не Минцзюэ усмехнулся и начал раздеваться. Лань Сичэнь смотрел, как завороженный. Он столько раз видел, как Не Минцзюэ оголяет зад и бёдра перед поркой, а после, в его комнатах, остаётся в одной рубахе, задранной до пояса, но это всегда была необходимость, чтобы принять наказание или залечить следы от розги. Впервые Не Минцзюэ раздевался для него.
Спохватившись, что тому, наверное, неловко под его пристальным взглядом, Лань Сичэнь повернулся к шкафчику, где хранил лекарства. Целебная мазь на этот раз была не нужна, а вот масло могло пригодиться. Когда он обернулся, Не Минцзюэ уже растянулся на постели спиной вверх, свободно и расслабленно. Лань Сичэнь подошёл, сел рядом, жадно разглядывая его. Широкая спина с выступающими мышцами плавно сужалась к талии, а затем поднималась в изгиб крепких ягодиц. Лань Сичэнь коснулся гладкой кожи — в кои-то веки без следов порки, — и она вздрогнула под его ладонью.
— Тебе тоже придётся раздеться, Сичэнь-сюн, — пробормотал Не Минцзюэ.
— Да. — Лань Сичэнь погладил ещё, не в силах оторвать ладони. Столько раз он втирал в эти ягодицы мазь, а вот так открыто ласкал — впервые. — Конечно.
Кожа под рукой теплела, мышцы расслаблялись. Не Минцзюэ лежал, покорно принимая всё, что хотел делать с ним Лань Сичэнь. Так же покорно, как прежде принимал наказания. Сравнение отозвалось новой волной возбуждения, и Лань Сичэнь, не думая, что делает, хлопнул ладонью по расслабленным ягодицам. Не Минцзюэ вздрогнул и рвано вздохнул. Лань Сичэнь тут же устыдился.
— Прости, я… не хотел. Не подумал. Извини.
— Ударь ещё, — перебил его Не Минцзюэ.
Лань Сичэнь недоверчиво поглядел на него. Не Минцзюэ лежал, уткнувшись лицом в сложенные перед собой руки, и явно не хотел встречаться с ним взглядом. Очень осторожно Лань Сичэнь поднял ладонь и шлёпнул снова.
— Так?
— Сильнее, — пробурчал Не Минцзюэ, всё так же не глядя на него.
Лань Сичэнь облизнул губы. Подтянул выше рукава. Если Не Минцзюэ так хотел… Он ударил ещё раз, с замаха, ладонь звонко шлёпнула по коже. Не Минцзюэ снова вздохнул.
— Скажи, если будет слишком, — предупредил Лань Сичэнь. Не Минцзюэ согласно промычал что-то и нетерпеливо приподнял бёдра, подставляясь.
Лань Сичэнь сел удобнее, подтянув под себя колено, и вновь от души шлёпнул его по заду. Потом ещё и ещё. Он не боялся причинить боль — ведь Не Минцзюэ обещал остановить его. От каждого шлепка ягодицы под ладонью упруго сжимались, и розовый след на них проступал всё ярче. Как во время порки, только без жгучей терзающей боли — удары рукой были вполне терпимы. Может быть, даже желанны. Раз Не Минцзюэ об этом попросил. Лань Сичэнь отвешивал звонкие шлепки то по одной, то по другой ягодице, наслаждаясь тем, как розовеют они под его рукой, а иногда шлёпал по обеим сразу, снизу, где кожа была особенно нежной и чувствительной, и Не Минцзюэ поджимался и глухо стонал, но тут же вновь расслаблял зад, словно просил: ещё! Лань Сичэня не надо было просить.
Когда ягодицы под его рукой хорошенько раскраснелись, Лань Сичэнь скользнул пальцем в горячую ложбинку между ними, и Не Минцзюэ застонал в голос, выгибаясь навстречу. Это движение отозвалось такой сладкой волной в паху, что Лань Сичэнь сам не удержал стон. Торопливо развязал пояс, скинул одежды — быстро, не глядя куда бросает, забрался на постель, опускаясь на колени по обе стороны от длинных ног Не Минцзюэ. Стиснул в ладонях его ягодицы, вызвав новый стон; большими пальцами погладил между ними, вокруг задних врат, плотно сжатых — сегодня в них ещё не побывал жезл усмирения, ни нефритовый, ни живой. Не выдержал и склонился, прижимаясь губами к разгорячённой коже.
— Сичэнь, прошу, — выдохнул Не Минцзюэ, комкая простыни. — Давай уже.
Лань Сичэнь дотянулся до флакона с маслом, плеснул на пальцы и снова погладил сжатый вход. Потом легонько шлёпнул рядом:
— Поднимись, так будет легче.
Не Минцзюэ послушно поднялся на колени, и Лань Сичэнь надавил, осторожно вводя пальцы. Плоть поддавалась неохотно, туго, и он больше растягивал, чем смазывал изнутри. Мелькнуло сожаление, что они всё же не были наказаны сегодня, как обычно… нет, порки он не желал, но если бы Не Минцзюэ посидел прежде на жезле усмирения, сейчас Лань Сичэнь не боялся бы причинить ему боль.
Он гладил и растягивал задние врата Не Минцзюэ, то и дело целуя его поясницу и ягодицы, а другой рукой водил по бёдрам. Не Минцзюэ громко дышал, подаваясь навстречу пальцам, янский корень его уже был напряжён, и Лань Сичэнь останавливал себя от того, чтобы прикоснуться — слишком рано.
— Давай уже, сколько можно тянуть?
Задние врата всё ещё были тесны, и Лань Сичэнь понимал, что не сможет войти без боли. Но Не Минцзюэ понимал это тоже, как и то, что пальцев всё равно будет недостаточно. Лань Сичэнь вылил на ладонь ещё масла, обхватил собственный янский корень, уже налившийся кровью и пульсирующий. Когда навершие ткнулось между ягодиц Не Минцзюэ, тот застонал и прогнулся, прижавшись лбом к постели. Лань Сичэнь входил в него так же, как вводил бы жезл усмирения — медленными короткими толчками, позволяя привыкнуть и расслабиться. Каждое движение было пыткой: хотелось толкнуться сильно, войти до конца, вознестись в несколько движений до сияющего пика, который, казалось, был уже близко… Но он сдерживал себя, заботясь о том, чтобы причинить Не Минцзюэ боли. Ни один нефритовый жезл ещё не смирял его так, как эта забота.
Так, продвигаясь по чуть-чуть, он наконец вошёл до конца и замер. Не Минцзюэ часто дышал, стараясь расслабиться, и Лань Сичэнь терпел, хотя это было мучительно. Такого он никогда прежде не испытывал. Внутри Не Минцзюэ было горячим и тесным, сжимал его янский корень весь сразу — не сравнить ни с своей рукой, ни с рукой Не Минцзюэ, прикосновения которой прежде казались Лань Сичэню самым прекрасным, что только может быть.
Наконец Не Минцзюэ шевельнул плечами и выпрямил спину.
— Двигайся, — сдавленно велел он.
Лань Сичэнь медленно начал выходить — он знал, что первое движение наружу бывает не менее болезненно. Когда внутри осталось лишь навершие янского корня, толкнулся снова — до конца. И опять назад.
Он двигался всё быстрее и быстрее, впиваясь пальцами в бёдра Не Минцзюэ, ожидая, что в любой момент тот скажет: «Довольно!» — но Не Минцзюэ лишь громко дышал, и постанывал, и толкался бёдрами ему навстречу, и это было так хорошо, что Лань Сичэнь тихо скулил от наслаждения, которое уже — почти — было слишком…
— Я не могу, — выдохнул он, сдерживаясь из последних сил, потому что Не Минцзюэ хотел большего, а он, как стыдно, не продержался и пары кэ.
Не Минцзюэ опёрся на одну руку, а второй обхватил свой янский корень и начал быстро водить кулаком вдоль ствола. В том же поспешном ритме, в котором толкался в него Лань Сичэнь. Между лопаток у него блестел пот; Лань Сичэнь наклонился, прижался губами, собирая горьковатые капли, и Не Минцзюэ с гортанным вскриком выплеснул семя на простыни. Лань Сичэнь едва успел выйти из него, прежде чем излился следом, содрогаясь от пронзившего всё тело острого удовольствия
Больше всего ему хотелось упасть без сил на постель, но она была испачкана, поэтому он сел и, не найдя ничего лучше, обтёрся краем той же простыни. Не Минцзюэ неловко уселся рядом, повернувшись боком. Лань Сичэнь не знал, что ему сказать и нужно ли что-то говорить вообще. Они молчали, переглядываясь и отводя глаза. Было слегка стыдно и почему-то весело.
— Лучше, чем жезлы? — не выдержал наконец Лань Сичэнь.
Не Минцзюэ хохотнул.
— В следующий раз узнаешь.
Лань Сичэнь тоже засмеялся.
— И лучше, чем розги, — добавил Не Минцзюэ, искоса глядя на него. Лань Сичэнь понял намёк. Перед глазами встала картина: он сам, лежащий на постели, и опускающаяся на его ягодицы ладонь Не Минцзюэ… И тут же другая: не на постели, а поперёк колен Не Минцзюэ, выставив голый зад прямо ему под руку, под сочные крепкие шлепки.
Щёки загорячели. Ладно. Может быть, он попросит об этом. Как-нибудь осторожно, чтобы не сгореть со стыда.
— В следующий раз, — согласился он.
Chapter 4: Где-то 20 лет спустя
Chapter Text
Сундучок нашёл Вэй Усянь, когда полез в кладовые Облачных Глубин за старыми талисманами, чтобы показать ученикам, как за последние десятки лет изменилось начертание символов. Он бы и не обратил на старый, припорошенный пылью сундучок внимания, если бы тот не упал ему на ногу, да так больно, словно был не деревянным, а каменным. После этого Вэй Усянь просто обязан был посмотреть, что скрывалось внутри.
Камни там и были — гладкие продолговатые стержни из нефрита и яшмы разной длины и толщины, отполированные до блеска, округлые с одного конца и заметно расширяющиеся на другом. Вэй Усянь повертел в руках один из стержней, поудивлялся, хихикнул про себя, подумав, что он весьма похож на мужское орудие, и вот бы возмутился Лань Ванцзи, если сказать ему, что в закромах Облачных Глубин хранятся нефритовые жезлы на любой вкус… А потом вдруг понял, что не просто похожи. А они самые и есть. И от удивления даже смеяться перестал.
Вечером в цзинши он дождался, когда Лань Ванцзи завершит приготовления ко сну, и вытащил из-за ширмы сундучок.
— Лань Чжань, а Лань Чжань? Смотри, что я нашёл!
К чести Лань Ванцзи, при виде россыпи каменных мужских орудий он даже не изменился в лице.
— Богатая коллекция, а? — продолжал болтать Вэй Усянь, поглаживая пальцем то один, то другой стержень. — Кто-то в ваших Облачных Глубинах славно развлекался. Или вы отбирали их у бедных учеников, не сумевших вынести воздержание во время учёбы?
— Это для наказания.
Вэй Усянь удивлённо посмотрел на него, потом на каменные стержни.
— Для поощрения, ты хотел сказать?
— Раньше наказание за проступки включало в себя эти… жезлы усмирения. Наказанный ученик должен был ввести один из жезлов, соответствующий провинности, в задние врата и сидеть, не шевелясь. Считалось, что это воспитывает смирение и сдержанность.
— О… — Вэй Усянь снова оглядел жезлы, оценивая на глаз. Некоторые из них были толщиной не более двух пальцев, и их, должно быть, легко могли вынести даже юные, неискушённые ученики. Другие же превосходили размером даже мужское орудие его супруга, грозя воистину суровым испытанием. — Судя по тому, что их убрали в кладовку, наказание не помогало?
У Лань Ванцзи слегка порозовели уши.
— Некоторые ученики начали питать к этому наказанию непозволительную склонность. Поэтому решено было отказаться от подобных методов.
— Поверить не могу! — расхохотался Вэй Усянь. — Только в Облачных Глубинах могли счесть это наказанием! Что бы тогда сказали, узнав, как мой супруг берёт меня каждый день? Что я закоренелый преступник, чья кара должна длиться вечно?
Он погладил один из нефритовых жезлов — тот приятно холодил ладонь. Интересно, как бы он ощущался внутри? Так же, как живая плоть, или давил бы тяжелее, распирал сильнее? Вэй Усянь усмехнулся и кинул на Лань Ванцзи хитрый взгляд из-под ресниц.
— Лань Чжань, а Лань Чжань? А ты хотел бы меня наказать?
Уши Лань Ванцзи порозовели ещё сильнее, и Вэй Усянь успел заметить жаркий, голодный взгляд, прежде чем Лань Ванцзи опустил глаза.
— Мне не за что наказывать Вэй Ина.
— Как это не за что? — Вэй Усянь придвинулся ближе, накрыл ладонью его бедро. — Знаешь, сколько правил я нарушил? Я только за последние дни пронёс в Облачные Глубины десяток кувшинов Улыбки Императора. И выпил, а ведь пить здесь запрещено. А ещё я громко кричу по ночам, ты сам знаешь. — И сам заставлял его кричать, но об этом Вэй Усянь умолчал. — Я громко смеюсь, я соврал Лань Тяншэну, что если на полную луну надеть женские одежды, вылезти на крышу и трижды прокричать петухом, то непременно сдашь все экзамены. — На самом деле это придумал Лань Цзиньи, а Вэй Усянь лишь подтвердил, но, опять же, зачем упоминать такие мелочи? — Я передразнивал твоего дядю и поругался с старейшиной Лань Янчжэнем. Вот сколько преступлений я совершил! Ты просто обязан наказать меня, Лань Чжань.
Он говорил и гладил Лань Ванцзи по бёдрам, подбираясь всё выше, и с восторгом замечал, как в глазах его супруга разгорается пламя желания. Он знал, что любит Лань Ванцзи, знал, что его надо лишь подтолкнуть — и оба они будут вознаграждены.
Лань Ванцзи сжал его руку, потянул — и Вэй Усянь тотчас оседлал его колени.
— Ты вправду желаешь, чтобы я наказал тебя, как было принято в Облачных Глубинах?
У Вэй Усяня голова закружилась от жара, которым был наполнен этот голос.
— Желаю, ещё как желаю! Накажи меня со всей строгостью, Ханьгуан-цзюнь!
— И не станешь просить остановиться и прекратить наказание?
— Конечно, стану. — Вэй Усянь коснулся его губ коротким поцелуем. — Но ты не останавливайся. Я знаю, что ты не причинишь мне боли, если я сам не захочу.
— Если причиню…
— Тогда я скажу тебе: «Стой, Лань Чжань, я не хочу больше». «Не хочу» — и ты остановишься. Запомнил? А до тех пор наказывай меня без пощады. Ведь и провинившихся учеников никто не щадит.
Лань Ванцзи поцеловал его снова, прижал к себе, и Вэй Усянь ответил, как всегда, теряя голову от поцелуев мужа. Нацеловавшись вдоволь, он нетерпеливо поёрзал на коленях Лань Ванцзи.
— Ну что, Ханьгуан-цзюнь? Этот ученик готов принять наказание.
Лань Ванцзи сдвинул брови и сурово взглянул на него. От этого взгляда в сочетании с припухшими губами и лёгким румянцем на скулах у Вэй Усяня перехватило дыхание.
— Встань.
Вэй Усянь с готовностью подчинился. И даже изобразил на лице раскаяние в проступках, о которых, говоря честно, ни на миг не сожалел.
— Подними одежды, оголи зад и встань на колени.
Вэй Усянь исполнил и это.
— Склонись до пола.
Так было даже удобнее — не приходилось держать полы одежд, они сами съехали на спину. Вэй Усянь призывно покрутил выставленным задом.
— Ханьгуан-цзюнь, не будь слишком суров к этому ученику.
— Оставайся так, — приказал Лань Ванцзи, словно не слыша его. И вышел из цзинши.
Этого Вэй Усянь не ожидал и слегка растерялся. Но тут же сообразил, что, должно быть, это тоже входило в наказание — стоять на коленях с голым задом и ждать, когда учитель вернётся, было весьма стыдно, а если представить, что дело происходит не в цзинши, а в ланьши, где могут ходить другие ученики… Хорошо, что ему не довелось учиться в те времена.
Когда дверь отворилась, Вэй Усянь невольно обернулся, хоть и знал, что никто другой войти не мог, ведь Лань Ванцзи наверняка всё это время стоял у входа. И это действительно был Лань Ванцзи, а в руках он держал длинный ивовый прут, очищенный от листьев.
— Лань Чжань, что это?
— Розга, — невозмутимо ответил Лань Ванцзи, поглаживая прут пальцами. — Наказание всегда начиналось с порки.
— Э-э… — Вэй Усянь почувствовал себя неуютно. — Лань Чжань, а может, обойдёмся без этой части? Давай перейдём сразу к твоим жезлам. Усмиряй меня сколько угодно, только не бей.
— Вэй Ин просил наказания. — Лань Ванцзи отщипнул невидимый заусенец и снова провёл пальцами по пруту, проверяя на гладкость. — И получит его в полной мере.
— Но, Лань Чжань…
Лань Ванцзи вздохнул.
— Ты сам сказал, что я не причиню тебе боли, если ты не захочешь. Я не причиню.
Это был сложный момент. Вэй Усянь знал, что такое порка розгами — в юности его заднице не раз доставалось от учителей за недостаточное прилежание. Но Лань Ванцзи не причинил бы ему боли, это он тоже знал твёрдо. И если их обоих так увлекла мысль о наказании по старому обычаю Облачных Глубин, отказываться сейчас…
Он уткнулся лицом в сложенные перед собой руки и заныл:
— Пощади этого ученика, Ханьгуан-цзюнь! Он никогда, никогда больше не станет нарушать правила.
— Верно, — согласился Лань Ванцзи. — Затем и наказываю.
Прохладный прут коснулся его зада, медленно обвёл одну за другой половинки, затем протянул самым кончиком по ложбинке между ними. Вэй Усянь невольно напрягся в ожидании, желая, чтобы Лань Ванцзи подольше дразнил его, откладывая наказание… А потом прикосновение исчезло, и ягодицы обожгло первым ударом.
— Ай! Лань Чжань, ты обещал!..
— Разве тебе больно? — перебил его Лань Ванцзи.
Вэй Усянь прислушался к ощущениям. И в самом деле, больно не было. Место удара слегка припекало, но даже этот жар уже исчезал. Лань Ванцзи не обманул, он бил не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы Вэй Усянь почувствовал себя наказанным.
Он горестно вздохнул и снова склонился к полу, подставляя зад розге. Больше Лань Ванцзи не останавливался и не выходил из образа сурового учителя: он сёк Вэй Усяня размеренно и не торопясь, выжидая после каждого удара ровно столько, чтобы лёгкая боль растеклась почти приятным теплом. Удары были слишком слабы, чтобы оставлять отметины, но, ложась друг за другом на ягодицы и бёдра, вместе они сливались в томительный жар, охвативший не только те части тела, которые подвергались порке, но и те, что были рядом, самые сокровенные. Вэй Усянь сам не заметил, как начал ожидать каждого нового удара, почти предвкушая краткую вспышку боли, и всё равно вздрагивал и прикусывал губу, когда розга наконец опускалась. Лань Ванцзи лишь иногда прерывался на несколько мгновений, сухо командуя: «Не вертись!» или «Раздвинь колени!», и Вэй Усянь подчинялся, сгорая от дикой смеси возбуждения и стыда. Стоило только представить, что он и вправду провинившийся ученик, а Лань Ванцзи — строгий учитель, который не остановится по желанию Вэй Усяня, напротив: ещё и позовёт слуг, чтобы держали непокорного, и выпорет уже по-настоящему, так, что задница будет гореть огнём, и никакие просьбы и рыдания его не остановят… Боги, Вэй Усянь был возбуждён так, что ещё немного — и излился бы, а ведь они даже не дошли до главного!
Лань Ванцзи словно почувствовал: остановился и прижал розгу к заду Вэй Усяня уже не стегая, а поглаживая.
— На первый раз достаточно, — сообщил он, и Вэй Усянь мог поклясться, что это «первый» было не случайным. Лань Ванцзи тоже был возбуждён, он слышал это в его голосе и звуке его дыхания. — Наказание ты получил, пришло время учиться смирению и послушанию.
Вэй Усянь сладко зажмурился, поняв, что за учение ему предстоит. Не удержался, покачнул нетерпеливо задом и тут же получил лёгкий шлепок розгой.
— Этот ученик считает, что наказание было недостаточным?
— Нет-нет, Ханьгуан-цзюнь, — торопливо возразил Вэй Усянь, — достаточным! Не надо меня больше пороть. Этот ученик раскаялся в своих проступках и ждёт, когда ты будешь его усмирять.
Ему показалось, что Лань Ванцзи тихо усмехнулся, прежде чем отложить розгу и придвинуть сундучок. Запахло цветочным маслом, которое они обычно использовали в любовных играх, а потом ягодиц Вэй Усяня коснулось холодное и твёрдое. Он задержал дыхание, предвкушая… но каменный жезл скользнул в него без всякого труда, и ощущался не более, чем обычный палец. Даже не два.
— И это всё?!
— Жезлы усмирения вводятся последовательно, — пояснил Лань Ванцзи. — Чтобы не нанести повреждений.
— Но этот совсем крошечный, Лань Чжань. Как ты собираешься меня усмирять, если я почти его не ощущаю?
Следующий жезл был уже больше, хотя до мужского орудия Лань Ванцзи ему было далеко, а ведь Вэй Усянь принимал в себя это орудие почти каждый день. Но чувство наполненности было достаточно приятным. Вэй Усянь подался бёдрами назад, насаживаясь на жезл под тем самым углом, который дарил наибольшее наслаждение. Тут же получил шлепок по заднице:
— Стой смирно!
В этом, должно быть, и состояло «усмирение». Вэй Усянь послушно замер, и жезл в его задних вратах сменился новым. Вот этот уже был сравним с тем, который он привык принимать на супружеском ложе. Вэй Усянь тихо охнул: в отличие от живого мужского орудия, каменный жезл был холодным и жёстким, и от этого растянутость вокруг него ощущалась сильнее, особенно когда задние врата пытались сжаться. Да уж, попробуй тут не постоять смирно…
Лань Ванцзи плавно вынул жезл из его тела почти до конца и тут же ввёл обратно. Вэй Усянь невольно выдохнул. Камень уже начал нагреваться и, входя, давил на то потайное местечко внутри, от прикосновений к которому по телу разливалась сладкая истома. Вэй Усянь прикусил губу и постарался стоять неподвижно, как подобает смиренному ученику, принимающему в задние врата каменный жезл не для удовольствия, а в наказание. Хотя, конечно, на наказание это походило всё меньше и меньше, и он очень хорошо понимал тех незадачливых учеников, которые стали «питать непозволительную склонность» к нему. Если ещё и наказывал кто-то хоть каплю похожий на Лань Ванцзи…
Каменный жезл вновь покинул его тело. Вэй Усянь прогнулся в пояснице, ожидая очередного проникновения, ещё более глубокого и приятного, и вдруг почувствовал, как в его задние врата вторгается совсем другой камень: холодный, влажный от масла и большой. Такой большой, что даже внушительный предыдущий жезл не сумел подготовить к нему Вэй Усяня в достаточной мере, и попытка ввести его отозвалась саднящей болью.
— Лань Чжань, стой!
Жезл замер, но не отстранился, продолжая больно растягивать задние врата.
— Он слишком большой, Лань Чжань. Я не смогу.
— Конечно, он большой, — согласился Лань Ванцзи. — Ведь он предназначен для наказания, а не для услаждения.
— Но он порвёт меня!
— Не порвёт, если ты расслабишься.
И надавил снова. Вэй Усянь прижался лбом к сложенным ладоням и попытался расслабиться, глубоко вдыхая и выдыхая. Получалось с трудом. Огромный жезл входил в него с трудом, цунь за цунем, и Вэй Усяню казалось, что он больше не сможет выдержать это мучительное проникновение, что надо прекратить игру… но жезл всё-таки входил, и когда движение наконец прекратилось, Вэй Усянь с удивлением понял, что его зад всё ещё цел, хоть и раскрыт так, что шевельнуться страшно.
— Вот это усмирение, — прохрипел он, прерывисто дыша. — Бедные ваши ученики.
— М-м, — отозвался Лань Ванцзи. Вэй Усянь представил, как он смотрит на растянутый вокруг каменного жезла и наверняка уже покрасневший вход, на него самого, едва переводящего дух, и тихо застонал. — Достаточно. Теперь садись.
Что? Он шевельнуться-то не смел, куда уж садиться! Но Лань Ванцзи ждал, и Вэй Усянь, опираясь на руки, медленно подогнул колени и сел. Стоило ягодицам коснуться пяток, как жезл вошёл ещё глубже, доставая, казалось, до самого желудка. Вэй Усянь сглотнул и замер, боясь, что ещё немного — и его зад всё-таки не выдержит.
— Выпрями спину.
При малейшем движении жезл надавливал на растянутые сверх меры и уже саднящие края задних врат, но вместе с тем — на тайное местечко внутри, и боль сливалась с волной тягучего удовольствия. Да ещё и ягодицы, чувствительные после порки, невольно сжимались, когда Вэй Усянь опирался на них, и обхватывали жезл крепче, и боль с удовольствием разгорались так невыносимо, что на глазах выступали слёзы. Вэй Усянь ёрзал и почти скулил от слишком острых ощущений, пока новый приказ не заставил его замереть:
— Сиди смирно и не шевелись.
Это было труднее всего. Распирающий изнутри жезл, чувствительные даже к прикосновениям одежды ягодицы — как мог он сидеть смирно? Лань Ванцзи воистину был жесток к нему! Кое-как замерев, Вэй Усянь поднял глаза.
— Достаточно ли этот ученик наказан?
Вместо ответа Лань Ванцзи положил перед ним раскрытую книгу.
— Теперь читай.
Вэй Усянь опустил взгляд — книга была даже не сборником Лунъяна, как следовало бы ожидать, а каким-то древним воспитательным трактатом.
— Зачем это?
Ему показалось или Лань Ванцзи снова усмехнулся?
— Провинившиеся ученики должны были читать нравоучительные трактаты, удерживая в себе жезл усмирения. В этом и состояло наказание. Те, кто не мог сосредоточиться и сидеть неподвижно, получали ещё одну порцию розог, и жезл при этом оставался в задних вратах. Говорят, это весьма благоприятно влияло на их дальнейшее поведение.
Вэй Усянь представил, как вновь привстаёт и нагибается, сжимая бёдра, чтобы не выпустить смазанный маслом жезл усмирения; как розга обжигает ягодицы, и от попытки сжать их растянутый вход лишь плотнее обхватывает каменный жезл, и нельзя ни расслабиться, ни уклониться… И как смотрит на эти мучения Лань Ванцзи, поглаживая его зад розгой, прежде чем стегнуть снова. Щёки загорячели от одних только мыслей; он невольно поджал ягодицы, жезл внутри надавил, посылая по телу волну сладкой истомы… Вэй Усянь глубоко вдохнул, поднял глаза и столкнулся с потемневшим, жадным взглядом Лань Ванцзи. И вдруг понял, как это на самом деле выглядит со стороны: одежды упали, скрыв от глаз наготу, и если бы кто-то вошёл сейчас в цзинши, то увидел бы лишь пристойно одетого молодого человека, изучающего древний трактат. Но Лань Ванцзи знал, что под полами халата самые сокровенные части тела Вэй Усяня бесстыдно обнажены; что ягодицы всё ещё розовеют, потому что он сам высек их лишь пару кэ назад, а задние врата растягивает толстый каменный жезл, безжалостно вставленный его собственной рукой. Всё это знал лишь он, и в его власти было прекратить наказание или оставить Вэй Усяня изнывать от распирающего ощущения внутри и накатывающих при каждом движении волн удовольствия.
— Лань Чжань, скажи, — Вэй Усянь облизал пересохшие губы. — А ведь когда учеников наказывали, кто-то мог и войти?
— Мог, — подтвердил Лань Ванцзи. — Следящий за наказанием учитель не стал бы тратить своё время впустую. Если ему надо было обсудить что-то со старейшинами или другими адептами ордена, он, без сомнения, приглашал их в ланьши.
— И они не подозревали, что сидящий там ученик удерживает в себе жезл усмирения?
— Почему же? Такое наказание было весьма частым. Учитель непременно объяснил бы, почему не может покинуть ланьши, а при виде ровно сидящего перед книгой ученика любой бы понял, как именно он наказан.
О, небо. Вэй Усянь представил, как в цзинши входит кто-то из адептов, желая обсудить с Лань Ванцзи неотложный вопрос… или даже Лань Сичэнь. И во время разговора поглядывает на Вэй Усяня, зная, что между его выпоротых ягодиц крепко сжат каменный жезл. А потом Лань Ванцзи — нет, строгий и неумолимый учитель Ханьгуан-цзюнь — велит ему наклониться и поднять одежды, чтобы проверить, достаточно ли глубоко заполняет его жезл усмирения…
От возбуждения голова пошла кругом; он напряг бёдра, каменный жезл снова надавил на тайное местечко внутри, заставляя выгнуться от наслаждения. Хотелось уже не избавиться орудия наказания, лишь вынуть до половины, чтобы принять снова… а лучше — чтобы оно было живым и горячим.
— Не хочу больше наказания, — выдохнул он, кусая губы, чтобы сдержать стон. — Хочу тебя, Лань Чжань.
Он и опомниться не успел, как Лань Ванцзи оказался рядом. Обхватил за плечи, потянул вперёд, помогая наклониться. Когда жезл усмирения начал выходить из тела, это было так же больно, как при проникновении; Вэй Усянь всхлипнул — и тут же на ягодицы легли пальцы Лань Ванцзи, поглаживая и растягивая, и жезл выскользнул совсем, оставив ощущение растянутости и пустоты внутри.
— Лань Чжань, пожалуйста…
Послышался шорох одежд, а затем Лань Ванцзи сжал его бёдра и вошёл одном плавным движением. Благодаря тому, что каменный жезл не только растянул задние врата Вэй Усяня, но и увлажнил изнутри маслом, янский стебель Лань Ванцзи скользнул в него легко, как меч в ножны, и сразу начал вбиваться яростными толчками. Видимо, не одному Вэй Усяню во время наказания пришлось сдерживаться изо всех сил. Блаженно застонав, Вэй Усянь расслабился и полностью отдался сильным рукам супруга, позволяя держать и брать себя так, как тот пожелает. Больше уже не хотелось мечтать и представлять себе что-то иное: когда Лань Ванцзи любил его, это было лучше любых фантазий.
В этот раз они оба были столь возбуждены, что не смогли любить друг друга долго: вскоре удары мужского орудия Лань Ванцзи стали чаще и сильнее, и рука его властно сжала янский корень Вэй Усяня, заставляя кричать и подаваться то вперёд, в жёсткую ладонь, то назад, чтобы принять своего супруга как можно глубже. И, как обыкновенно бывало, Вэй Усянь не выдержал первым и выгнулся, едва не теряя рассудок, когда наслаждение его достигло сияющего пика, а вслед за ним излился и Лань Ванцзи.
Уже в постели, раздетый и обтёртый от следов их страсти, нежащийся в руках Лань Ванцзи, Вэй Усянь с удовольствием подумал, что сегодняшняя находка была замечательной. Познавательной. Не каждый день узнаёшь такие интересные вещи о прошлом благочестивого ордена Гусу Лань.
— Бедные твои предки, — поделился он, прижимаясь к Лань Ванцзи. — Представляю, как нынешним адептам неловко знать, что когда-то здесь творилось подобное. Неудивительно, что этот сундучок засунули в самую дальнюю кладовую.
Лань Ванцзи кашлянул.
— Вообще-то это наказание отменили за год до твоего обучения в Облачных Глубинах.
У Вэй Усяня вытянулось лицо. Это что же — все, кто старше, могли испытать жезлы усмирения на себе? И старейшины? И даже те, кого он знал лично, например, Лань Сичэнь…
Нет, тут же успокоил он себя, праведный и безупречный Цзэу-цзюнь наверняка вообще не нарушал правила, пока учился. А если и нарушал, Лань Цижэнь не стал бы принуждать его принять подобное наказание. Вообще, лучше об этом не думать. Особенно когда они встретятся в следующий раз.
А вот что следовало сделать — это спрятать сундучок. Но в цзинши, а не в кладовой. Вэй Усянь точно знал, что им с Лань Ванцзи он ещё пригодится.
@темы: Магистр, будни фанфикера, тварьчество не наше
-
-
19.09.2020 в 11:09Что до вечной песни про Яо и его сестрожену, я не понимаю, почему именно из ситуации предлагается выруливать посредством скандального расторжения помолвки. Что за тоннельное мышление? Можно было устроить себе травму и под этим предлогом свадьбу отложить. Можно было снова встретиться с матерью Цинь Су, рассказать ей о беременности дочери и надавить на эту дуру в вопросе разгребания последствий — да, подлить дочке абортивного, если уж правда для неё прям худший вариант и непременный суицид (а это, имхо, не так, на том этапе это было бы потрясение на всю жизнь, но ещё не повод). Можно было рассказать всё титульному отцу Цинь Су и натравить его на ЦГШ. Можно было...
Но нет, нельзя. Потому что это невыгодно Яо и порушило бы его планы, а значит, у него не было выбора.
Отсутствием же выхода мы называем выход, который нам не нравится.
-
-
19.09.2020 в 13:21А вот про вариант "затянуть дело", да так, чтобы в конце концов все решили, что им походу не судьба, лучше не гневить небеса, раз уже три года все что-то не дает, я совершенно не подумала. Стоящая идея вообще-то, и Яо как раз бы мог справиться так, чтобы на него никто и не подумал, и за счет растянутости по времени потерять минимум.
А так... выход есть всегда, но у каждого свои последствия.
-
-
19.09.2020 в 13:27-
-
19.09.2020 в 15:50-
-
19.09.2020 в 17:29-
-
19.09.2020 в 17:32-
-
19.09.2020 в 18:26